— О чем? — пожал недоуменно плечами генеральный секретарь. — Благодарить надо за оказанное доверие, ручку целовать! Нет, правда, Мокей, ты меня пугаешь. Тебе еще надо выучить текст первого выступления, а мы тратим время на какие-то глупости…
Шепетуха поднялся на ноги и, подпрыгивая на каждом шагу, подошел к Серпухину. Дружески приобнял его одной рукой за плечи.
— Эх, Мока, завидую я тебе! Будешь большим человеком — вспомни тогда, с кем начинал…
Серпухин продолжал хмуриться, но возражать не пытался. Навалившаяся на него после нервного напряжения апатия притупила все чувства. Он как бы видел себя со стороны зависшим в пустоте без опоры и возможности изменить свою жизнь. Окружающий мир казался ему нереальным, да и ненужным. О чем говорит Шепетуха, он не понимал, а тот, прогуливая Мокея по кабинету, не переставал шлепал вывернутыми губами.
— Люди, — вещал Семен Аркадьевич, наслаждаясь звучанием собственного голоса, — во все времена стремятся прислониться к чему-нибудь сильному и жизнеспособному, будь то религия, партия или армия. Слабы они, вот и ищут защиты, хотят быть такими, как все. Поэтому, стоит нам объявить тебя новым мессией, как полчища обиженных жизнью и убогих слетятся на свет нового учения как мотыльки. По большому счету им все равно, во что верить, главное, чтобы дали надежду и при этом не потребовали себя изменить…
Серпухин привычно не слушал. Ему вдруг вспомнился Васка Мерцалов, как сидели они на кухне и пили водку и какие тоскливые были у него глаза. Найти бы старого приятеля, повидаться, да за делами все никак не получается. А теперь, скорее всего, уже и не получится. Как там сказано у поэта? «Иных уж нет, а те далече…»
— Переборщить не бойся, — продолжал витийствовать Шепетуха, — народец всеядный, любую глупость примет как откровение. Напирай на то, что для тех, кто чист и светел, в этом мире нет невозможного… Кстати, — стукнул он себя по лбу ладошкой, — неплохая идея: надо будет ввести в обиход табель о рангах радужной благости!..
Засмеялся, но, взглянув на сумрачное выражение лица Серпухина, и сам озаботился:
— Вижу, притомился ты, Мока, перенервничал! Сейчас вызову машину, она отвезет тебя домой. Только сопли-то не жуй, взбодрись. Помяни мое слово, завтра проснешься счастливчиком!
Вечером в Большом давали «Фауста». Оперу Серпухин слушал и раньше, да и Гете читал, но история эта его, мягко говоря, не взволновала. Могущественные Темные силы в лице Мефистофеля если и грешили, то лишь примитивным любительством и полным отсутствием фантазии. Глядя на сцену, Мокей с тоской думал о том, что жизнь его окончательно запуталась и от него теперь, как от попавшего в стремнину пловца, ничего не зависит.