Мгновенно отбросил палки, лыжи, крепко обхватил лейтенанта, стал целовать в губы, щеки, чуть пригибая более высокого Канунникова.
— Да погоди, погоди… я по-русски, по-русски!.. — приговаривал лыжник, не отпуская лейтенанта, который смущенно пытался освободиться из его объятий — ведь смотрит вся рота. Наконец отпустил, придерживая за плечи, чуть отодвинул назад, как это делают, всматриваясь в понравившуюся картину.
— Что же ты, Леня, заставил меня волноваться? А? Своего учителя, Широнина, не узнал? Про Кирс забыл?
— Да ведь как вас узнать, Петр Николаевич? Кирс-то далеко, никогда бы и не подумал здесь встретиться.
— А где же? Что же, по-твоему, Петр Николаевич историю должен только преподавать, а делать ее будешь ты? Нет уж, Леня, на фронте нам и встречаться. Ты откуда и куда? Рота, вижу, маршевая, наверное, и сам недавно из училища?
— Месяц назад.
— Где заканчивал?
— В Ташкенте.
— Ну, а я в Глазове, Петрозаводское. Оно там сейчас обосновалось… Вот нас война и сравняла, Леня. Оба лейтенанты. Так ты дай команду, чтобы люди помогли вытащить машину, а мы пока поговорим. На меня час назад «мессер» налетел. Шофер начал бросать машину из стороны в сторону и застрял в колдобине.
— Так он и нас после этого обстрелял.
Лейтенант подозвал бойцов, приказал группе их направиться к машине. Следом за солдатами пошел с Широниным к машине и сам. Оба — учитель и ученик — влюбленно посматривали друг на друга.
Лейтенанту зримо представлялся Петр Николаевич, каким он привык видеть его в классе, когда любимый учитель рассказывал о далеком прошлом России. Невысокого роста, с нетерпеливыми, резкими движениями, он не любил сидеть за столом. Излагая тему, Петр Николаевич обычно ходил вдоль парт какой-то задиристой, усвоенной еще в комсомольские годы походкой. Впечатление этой задиристости создавалось и посадкой чуть откинутой назад головы, и выставленной несколько вперед грудью. И о чем бы ни шла речь — о древлянах или кривичах, о Киевской Руси или о заселении Сибири, — урок пролетал быстро и в то же время оказывался необычайно вместительным, интересным, волнующим. Вспомнились лейтенанту и пионерские походы на берега Вятки, вечера у костра, ранние июльские зори — лучшая пора ловли знаменитых вятских язей. Секретами ловли этих язей Широнин щедро делился со своими питомцами. «Эх, что же у тебя за приманка? Разве она годится? Вот возьми мою. На солнышке подержана, язь такую любит».
А Широнин, шагая рядом с Канунниковым, с удовлетворением и гордостью думал: «Черт возьми, не так уж он, Широнин, и стар — всего тридцать три года, — а поди ж ты, уже офицерами стали его ученики». И вспоминая то же, что вспоминал лейтенант — школу, пионерские походы, экскурсии, — взыскательно сейчас спрашивал сам себя: а дал ли он им, выходившим в жизненный путь, все, что понадобится на этом пути, подготовил ли их к любым испытаниям? И теперь, на войне, с расстояния в шесть-семь прошедших лет он как бы заново осознавал и оценивал великий смысл и значение каждого слова, с которым обращается учитель к своим ученикам.