Не оглядываясь и думая только о Гарете, я взбежал по лестнице на свой этаж. В квартире поспешно распаковал артефакт, установил на кухонный стол, а рядом положил ключ. Казалось, прибор взывал ко мне, упрашивал каким-то тайным образом. Я зажал ключ дрожащими пальцами и стал изучать устройство.
На нефтяных месторождениях я был свидетелем того, какой силой обладает вера, — меня поражало, сколько людей там склонны к суевериям. Знал даже геофизиков, которые перед последним анализом частиц разбуренной породы, когда выяснялось, наткнулись они на черное золото или нет, совершали ими самими придуманные ритуалы. Мужчины с коэффициентом умственного развития выше ста пятидесяти крестились, целовали амулеты на счастье, терли талисманы удачи и только после этого смотрели в прибор: изменили в луче ультрафиолета капающий перхлорэтилен цвет белого песчаника на мерцающе-синий. Чем ярче оттенок, тем выше качество обнаруженной нефти. Многие говорили, что это небесный цвет. Неужели и я стал таким же суеверным? Несмотря на присущий мне скептицизм, я чувствовал, как координаты моих убеждений меняются, смещаясь в сторону невероятного. Может, это происходит от безысходности, желания во что бы то ни стало спасти брата? Но времени на рассуждения не оставалось. Следовало не думать, а действовать.
Несмотря на лекцию профессора Сильвио, я почти не мог разобрать иероглифы, а вавилонские цифры были мне совершенно неизвестны. Я поискал глазами на полках, где стоял справочник, которым Изабелла пользовалась, если ей требовалось что-либо перевести. В нем содержалась таблица соответствия древнеегипетского и христианского календарей. Изабелла хвалилась, что она была точной до дня.
Высчитав дату рождения Гарета по древнеегипетскому летоисчислению, я включил лампу и поставил так, чтобы она светила на циферблаты астрариума. Крохотные символы плясали под ярким электрическим лучом. Затаив дыхание, я повернул внешний диск так, чтобы указатель совпал со знаком Зодиака брата — Рыбами. Затем привел остальные циферблаты в соответствие с годом, месяцем и днем его рождения. И, к своему ужасу, обнаружил, что шепчу «Отче наш», а руки у меня дрожат. Взял ключ.
Вставил его в механизм и повернул.
Подождал. Ничего не произошло. Меня охватил привычный скептицизм. Я метался между разочарованием и очевидным фактом, а в душе в это время ученый боролся с романтиком. Я не мог поверить, что докатился до того, что стал заложником обыкновенной легенды. И когда был готов прекратить эксперимент, в древних шестернях что-то тихо затикало. Удивленный, я поднялся и, нервничая, отошел от аппарата. Трудно было не испытывать уважения к древнему механизму. Я наклонился и прислушался. Невероятно: пока я напрягал слух, тиканье становилось все громче. В сознании промелькнули лица прежних владельцев астрариума: вот стоящий перед бушующим морем Моисей склоняется над маленьким бронзовым устройством, вот Нектанеб II в парадных одеждах и головном уборе фараона внимательно слушает щелканье механизма, а вот Клеопатра с распущенными, струящимися на ветру волосами стоит на носу боевого корабля. Недоверие, тревога и благоговение соединились в одном чувстве. Что я привел в движение?