– Джаксы, джаксы (хорошо, ладно), и онъ опять скрылся въ ларѣ.
Ѳедоръ Петровичъ прошелся между колоннъ вдоль выхода и уперся въ липовые и дубовые бочата и тары, стоявшіе другъ на другѣ въ концѣ его. Идти больше было некуда, дѣла въ выходѣ не было, такъ называемая осенняя путина только что начиналась. Онъ повернулся и тѣми же стопами вышелъ, повернулъ по взъѣзду и взошелъ на вершину выхода.
Жаръ и зной были особенно ощутительны послѣ холода и полумрака – точно изъ холодной ванны попалъ въ горячую. Солнце уже сильно припекало, когда надзиратель поднимался на выходъ. Съ каждымъ шагомъ горизонтъ раздвигался, мало-по-малу открывалась сѣть протоковъ, поросшая камышами, и, наконецъ, на горизонтѣ къ югу открылось ясное, покойное, недалекое море, а къ сѣверо-востоку церковь съ бѣлою колокольней и село, раскинутое на островахъ и буграхъ. Видъ былъ хорошъ, не смотря на бѣдность природы. Чѣмъ-то дѣвственнымъ, свободнымъ, сильнымъ несло съ моря. Онъ сѣлъ на скамью, укрѣпленную на выходѣ, и пробѣжалъ взоромъ по ровному куполообразному горизонту. Море было почти пусто, – два-три проходящія судна едва-едва ползли отъ востока къ западу, значитъ, къ Астрахани; нѣсколько ловецкихъ лодокъ добивались въ ч е рни. Надзиратель сидѣлъ нѣсколько минутъ, равнодушно пробѣгая глазами по сонной поверхности моря, но два паруса, подвигавшіеся съ востока вдоль берега, вскорѣ привлекли все его вниманіе. Онъ долго вглядывался. Одинъ парусъ былъ большой, другой малый, – похоже было на рыбницу и неводникъ, но паруса были такъ далеко, что невооруженному глазу трудно было точно опредѣлить это. Надзиратель пошелъ вдоль по выходу къ лицевому концу его, нагнулся надъ карнизомъ передвыходья и крикнулъ внизъ:
– Бал а , Бал у шка, Бал а йка!
Одинъ изъ двухъ киргизятъ, бывшихъ при лошадяхъ, отозвался;
– Што тебѣ, Педоръ Петровишъ?
– Сбѣгай-ко ко мнѣ домой, возьми тамъ трубу…. ну, что въ море гляжу.
Киргизенокъ осатанѣлъ, видимо не понимая, чего отъ него хотятъ. Недоумѣніе и вопросъ ярко выступили на его лицѣ.
– Трубу, трубу!.. вотъ! и Ѳедоръ Петровичъ, кругообразно сложивъ большіе и указательные пальцы рукъ, приложилъ ихъ къ глазамъ, изобразивъ что-то въ родѣ бинокля. Трубу – тютюкъ! вспомнилъ онъ.
Лицо киргизенка моментально вспыхнуло пониманіемъ, онъ завивалъ головою и усмѣшка обнажила его ровные, бѣлые, какъ жемчугъ, зубы.
– Хорошо, джаксы, – знаю! вскрикнулъ онъ и стрѣлою пустился къ домику надзирателя.
Тотъ опять сѣлъ на лавку и ждалъ; не прошло двухъ, трехъ минутъ, какъ киргизенокъ подалъ большой черный, лакированный футляръ съ морскимъ биноклемъ. Ѳедоръ Петровичъ вынулъ его, поставилъ по глазамъ и снова уставился на идущіе вдоль берега паруса.