— Тамъ старики кое-что говорили мнѣ…- сказалъ Васильковскій, отводя въ сторону зацѣпившуюся за усы широкую тесьму пенснэ. — Неужто-жъ до такой въ самомъ дѣлѣ степени волнуетъ тебя это все?..
Выраженіе просительное, смѣшанное съ выраженіемъ скрытой, несмѣлой досады, появилось на блѣдномъ лицѣ Пасхалова. «Ты веселъ, ты доволенъ, ты здоровъ, — говорили печальные глаза доктора, — у тебя свои дѣла… пріятныя… проходи себѣ дальше… пожалуйста, проходи…»
Васильковскій сѣлъ.
— Сестричка твоя идетъ… Дѣвица столько же революціонная, сколько и миловидная… И, говорятъ, всѣхъ рабочихъ съ завода въ рукахъ вотъ какъ держитъ.
Вошла Наталья, живая, бойкая и свѣжая, какъ всегда; но теперь лицо ея было нѣсколько блѣдно, и въ глазахъ было что-то сосредоточенное, строгое. Войдя, еще прежде чѣмъ поздороваться, она бросила торопливый взглядъ подь диванъ, на то мѣсто, гдѣ оставила вчера чемоданъ. Чемоданъ смутно вырисовывался изъ мрака кирпично-красной массой, и на черныхъ ремняхъ его тускло желтѣли широкія мѣдныя шляпки гвоздей.
— Такъ и случилось, вчера не успѣли собраться, — сказала Наталья, — ѣду сегодня, и сейчасъ заберу чемоданъ.
Она присѣла.
— Вояжъ — дѣло святое, — замѣтилъ Васильковскій. И, обратившись къ Пасхалову, продолжалъ: — Позволь мнѣ сказать тебѣ, Федоръ, ты слишкомъ близко принимаешь все это къ сердцу… И волнуешься напрасно.
— Тебя это не волнуетъ?
— Меня?..
«Уйти… Ей-Богу, лучше будетъ».
Чувствовалъ инженеръ, что можетъ завязаться разговоръ, — длинный, пожалуй шумный… А для чего? Никакого ни интереса, ни удовольствія въ этомъ нѣтъ, Если же пойти къ Марьѣ Александровнѣ, то она споетъ арію Сантуццы или изъ Отелло «Ave Maria», и это дѣйствительно будетъ весьма невредно…
— Волнуетъ ли это меня? — медленно переспросилъ Васильковскій.
Онъ испытывалъ затрудненіе и не зналъ, какой теперь взять тонъ, — тотъ, которымъ говорилъ сейчасъ съ теткой, дурачливый, веселый, или же серьезный и дѣловой… Съ минуту поколебавшись, онъ выбралъ среднее, и какъ-то неопредѣленно сказалъ:
— Непріятная, конечно, можетъ выйти штука, но… вѣшаться изъ-за всѣхъ этихъ исторій я… не думаю, чтобы было полезно.
Пасхаловъ всталъ и прошелся по комнатѣ.
— Ты газеты читалъ? — тихо спросилъ онъ. — Въ десяткахъ городовъ шелъ разгромъ…. Сотни тысячъ разоренныхъ… лилась кровь…
— Ахъ, Федоръ!.. Это преувеличено, — съ внезапной горячностью перебилъ Ваеильковскій. — Разумѣется, все это очень скверно, и тяжело, — на лицѣ его легла морщина досады, — но… вѣдь ужъ было время привыкнуть къ этимъ явленіямъ… И отчего же у тебя теперь такое трагическое лицо?