– На классиков марксизма-ленинизма ссылается.
Она не стала добавлять, что после таких ссылок у слушателей оставалось неясное впечатление, будто классики в языкознании ни бельмеса не понимают и суются не в свое дело.
– А откуда он так хорошо знает английский, вы не задумывались?
– Задумывалась! – подтвердила деканша.
У энкавэдэшника загорелись глаза. Он подался вперед, но деканша недоуменно молчала, не зная, что еще прибавить.
– И что? – нетерпеливо поторопил посетитель.
– И слава Богу, что в наших советских вузах так хорошо обучают специалистов. Хотя бы в московских, – добавила она.
– А одежда? – не терял надежды сотрудник органов. – Одежда у него иностранная?
– Скромная одежда, – пожала плечами деканше.
– А давайте посмотрим! – сотрудник хитро прищурился.
– Давайте! Он сейчас как раз на занятии. Идемте.
Они вдвоем вошли в аудиторию, где Сергей Александрович Бахметьев в этот момент вещал о синтаксических выразительных средствах на английском языке. Следователь несколько секунд постоял в дверях, потом кивнул секретарше, и они вышли.
– А откуда вы знаете, что он ссылается на классиков? – спросил он.
– Ну, знаете! – возмутилась деканша. – Я, между прочим, английский язык тоже неплохо знаю. Я тут советской властью поставлена не баклуши бить. А насчет одежды – сами видите. Скромненько одевается.
Джинсы Сергея и его серый свитер из тонкой дорогущей ангоры действительно не произвели на энкавэдэшника никакого впечатления.
– В самом деле, – задумчиво сказал он. – И брюки старенькие, вытертые. И свитер скромненький. Галстук… Настоящих брюк у него нет, что ли?
– Есть, – нетерпеливо ответила деканша. Ей уже хотелось скорее вернуться к вопросу о волейбольных соревнованиях. – Но он их редко надевает. Бережет, наверное.
– И галстук какой-то… детский. Наверное, раз нет штанов, так он галстуком прикрывается. Хоть таким, – заключил следователь и пошел на физмат.
Если бы Сергей слышал их разговор, он был бы крайне возмущен. Один его галстук, который показался следователю детским – красный, с коричневыми кружочками, в которых сидели желтые улыбающиеся рожицы, стоил дороже, чем одежда всей семьи энкавэдэшника.
Барсов негодовал. Он был крайне возмущен трусливым и нерешительным Булочкиным, который начал было писать клеветнический донос на Сергея Бахметьева, но потом порвал его и бросил обрывки в корзину. Обрывки он, немного подумав, тоже вытащил и впоследствии сжег дома в печке.
Из его внутреннего монолога, который иногда прорывался наружу, следовало, что он собирался обвинить Сергея Александровича в любовных связях с женой ректора – с пожилой крайне дородной дамой, с которой Сергей, кстати, был незнаком. А также в тайной незаконной переписке с представителями иностранных держав. Но потом его обуял страх, что Сергей на следствии обвинит его в том, что он не представил вовремя список запрещенных к исполнению музыкальных произведений, и его, Булочкина, тоже могут потянуть к ответу.