Прикосновения Лили Брэдшоу к моей спине обжигали как пламя, но мазь приносила моей истерзанной коже прохладу и успокоение.
— Ваша бедная бабушка, — сказала Брэдшоу, не отвечая на мой вопрос, — слегла с той самой ночи, и вот уже три дня не встает с постели. Милорда можно понять, мисс Валерия. Его гнев и возмущение были так велики, что он обезумел от ярости.
Разумеется, Лили Брэдшоу воспринимала все случившееся как вполне заслуженное наказание. Я от нее и не ждала ничего другого.
— Ведь это же светопреставление, когда благородная леди оказывается в постели какого-то учителишки. Негодяй должен считать за счастье, что его выгнали из дома, а не отрубили голову, как поступали с такими людьми двести лет назад.
Я нисколько не обрадовалась тому, что Александр О'Коннелл тоже был наказан. Разве его наказание можно было сравнить с моим?
— На простыне были пятна крови, — продолжала Брэдшоу. — И всем стало ясно, что яблочко от яблони недалеко падает. Это гены, и ничего тут не поделаешь!
Я старалась, чтобы эти гадкие слова, сказанные противным голосом, прошли мимо моего сознания. В конце концов, какое мне дело до того, что думает обо всем этом горничная моей бабушки? Мне есть над чем задуматься. Например, как мне жить в этом замке дальше?
— Милорд, между прочим, отказался вызывать к вам врача, — продолжала Брэдшоу. — Если бы не бабушка и сэр Генри, вы бы лежали на кладбище, мисс Валерия. Возблагодарите Бога и их за то, что вы живы.
Я должна быть благодарна человеку, который не пошевелил пальцем, чтобы прекратить истязание женщины. Я горько усмехнулась.
— Придется еще немного потерпеть, — сказала Брэдшоу, которая мою гримасу сочла за выражение боли от ее прикосновения. — Денька через два открытые раны заживут, и вы сможете лежать на спине, мисс Валерия.
Я подумала, какие интересные повороты делает иногда жизнь. Вот я, например, осталась в живых, хотя мой дедушка, лорд Уильям, пришедший в ярость от мысли, что я сделала то же, что и моя мать, хотел меня убить.
Брэдшоу закончила втирать мазь, и я снова погрузилась в сон.
Когда я встала наконец с постели, шла уже вторая неделя декабря. Я опять заняла свое место за столом, хотя мне совсем не хотелось есть. Сэр Генри пододвигал мне тарелку, на которой лежал кусок яичницы с беконом, говоря:
— Вы ничего не едите, Валерия. Вы так похудели, что скоро будете как тень. Неужели вы не видите этого в зеркале?
Проглотив два-три кусочка, я отодвигала тарелку. Интересно, что дед избегал сидеть со мной за одним столом. Конечно, я смотрела на себя в зеркало, но то, что я там видела, лишний раз убеждало меня, как сильно я изменилась: вместо легкомысленной, глупой девушки на меня смотрела молодая женщина с грустным худым лицом, которая, по-видимому, разучилась улыбаться.