Ченьхе насупился.
— Чем тогда я лучше этого обманщика?
Советник безвольно опустил руки.
— Небеса, — пробормотал он. — Мораль хороша для женщины или девицы, для средней руки торговца или престарелого переписчика. Даже сборщику податей она может придтись к лицу. Для тех, кто их слабей, она — оковы. Для тех же, кто сильней — нет никакой морали. Разве не предательство принесло уану Каогре первый надел? Разве же не обманом он расширил землю, стравив соседей, купив проклятие для уана Каяру, о доблести и чистоте помыслов которого до сих пор поют песни и слагают легенды? Таков выбор, Ченьхе: жить в народных сказаниях об идеальном правителе или же вправду жить.
Силач лишь упрямо мотнул гривой нечёсаных и грязных волос. Йнаи скорбно улыбнулся, точно мудрец, и не ожидавший иного ответа; потёр воспалённые, слезящиеся глаза.
— Нужно сделать привал, — сказал он. — Мы давно не спали. Но не здесь, не здесь.
На границе с зоной Олли дела шли скверно. Командир приграничного гарнизона рассказал, что за прошедшие три дня группы воинов числом до кварты дважды наносили удары, как по крепости, так и в обход.
— Все атаки были отбиты, — доложил он, и в его голосе ясно сквозило довольство собою. — Вряд ли они к нам ещё сунутся — бежали, поджав хвосты.
— Не тебе об этом судить, — строго заметил первый советник, глубоко возмущённый нахальством.
Каогре поморщился, слушая перебранку.
— Атаки? — громко сказал он прежде, чем молодой летень успел придумать ответ. — Как же, стал бы уан Кабаба атаковать нас силой одной кварты! Нет, это только разведка боем, и объяснить её позже легко: дескать, мятежники. Всегда найдётся дурак, который видит себя во сне уаном.
— Нам сообщили о мятеже как раз накануне вашего приезда, — согласился командир. — Да, это объясняет…
— Легко вы отбросили их «атаки»? — перебил Каогре.
— Не без потерь, конечно, — завёл уклончивую речь летень.
Уан махнул рукой, прерывая его.
— Ступай, — велел он, а когда тот вышел, сложил ладони, точно собрался вознести молитву.
Советник долго смотрел на хмурое лицо правителя, преображённое усталостью: морщины оплели его густой сетью, перебитый нос уже не казался клювом хищной птицы. Вдохновенная ярость исчезла из глаз; выцветшие, с красными прожилками, они, будто сами себя устыдившись, спрятались за дряблыми веками.
— Стар я стал, — тихо пробормотал Каогре.
Советник усмехнулся.
— Что тело? — спросил он.
— А что — дух? — правитель растянул губы в улыбке. — Всё, что горит — догорает. Как там весены говорят: сколько цвету ни цвесть, а всё опадать, — он помолчал, затем продолжил. — Мне нет покоя, и никогда не будет: повсюду уже, куда ни взгляни на карту — ни одного знакомого лица. Помнишь, кто были наши соседи, когда я только стал уаном? И где они теперь? Никто из них не дожил до моих лет, никто из них не умер своей смертью. Им на смену пришли молодые, дерзкие, чтобы, утратив юность и поумнев, самим сгинуть от рук новых любимцев своенравной судьбы. Вот здесь, — он ткнул в карту сухим пальцем, — уже сменилось двенадцать властителей, здесь — десять, и здесь, и здесь, и…