* * *
Они недавно поженились и жили на втором этаже так назваемого «румынского» дома. Румынского, потому что строили его пленные румыны в уже далеком теперь сорок шестом году. Таких домов тогда множество понастроили во всех уголках России, разве что кое-где они назывались «немецкими», а кое-где «итальянскими». Я скоро, сказал он, ставь борщ греться, сказал он, поцеловал ее в лоб и ушел покупать елку. Она подбежала к окну кухни, чтоб увидеть, как он выйдет. Он обернулся и помахал ей рукой, она обрадованно замахала в ответ через мутные дождевые штрихи на стекле. Надо б окно помыть, да подождет до весны. Он свернул в подворотню новостройки и пропал из вида.
Где-то через неделю она смогла согласиться, что он не вернется, начать мыться и причесываться и связно отвечать на вопросы, а до этого не хотела никого слушать, только кричала на одной высокой ноте. Мать вздохнула с облегчением. Психиатра в городке не водилось.
Тогда, в семидесятые годы прошлого века, было много зимних экскурсий для школьников.
Не знаю, кто придумал собирать ободранные и плохо отапливаемые вагоны в составы, грузить в них огромные табуны разновозрастных школьников и отправлять во внеграфиковые поездки по странным маршрутам. Надеюсь, ему это зачтется, когда он предстанет перед Всевышним.
Объяснение характерных особенностей движения поезда вне графика, следующего по маршруту, например, Воронеж — Минск — Брест — Вильнюс — Рига, заняло б слишком много места, поэтому ограничимся сообщением, что такой поезд движется рывками, подолгу стоит в неожиданных местах, сортир, и так-то небезупречный, во время этих стоянок наглухо закрыт, буфет не работает, что называется ни пожрать, ни… в общем, школьникам потом обычно есть что вспомнить. Иногда маршруты внеграфиковых поездов пересекаются, и происходят странные встречи.
Они встретились на какой-то станции в Брянской области, позже ни он, ни она не могли вспомнить ее название. Не то Голодуны, не то Пожарище, черт его знает, не хочу врать. Станция была из крупных в тех местах, с вокзалом, идти туда с запасных путей, где дремали, вяло перетопываясь и выдыхая облачка пара, их поезда, было близко, всего минут пять-семь, оскользываясь на смерзшейся щебенке и погромыхивая мелочью в карманах. Зато внутри станции был настоящий рай. Там было тепло от огромной чугунной печи с колоннами и завитушками, светло от здоровенной люстры с висячими стеклянными гирляндами, даже чисто. И работал станционный буфет.
Женщина в красном платке с искрой бодро и без обычной для буфетчиц ненависти торговала подсохшими пирожками с мясом неизвестных животных, каменными коржиками, конфетами в разноцветных обертках, бочковым чаем доброй выдержки и лимонадом в бутылках. Школьники, отдышавшись от мороза, по свойственной детям логике, скупали лимонад, как мыло перед войной, с давкой перед прилавком и страхом, что на всех не хватит. Если б не надпись на этикетке «Дюшес», вам бы никогда не догадаться, из какой фруктовой эссенции произвели тот лимонад, да школьников это и не интересовало. Они все равно не знали, что такое дюшес. Главное, лимонад был сладкий, шипучий и очень липкий, если его пролить.