Комната задрожала от смеха.
— Ой, сказанул… вечный калека…
— Ну, тетка умная, видать…
Некоторые разведчики вышли из комнаты покурить перед обедом. Шел нудный мелкий дождь. Все кругом было серо. Стоя под навесом, Гриднев обратился к Уральцеву:
— Ребята все чаще о втором фронте заговаривают. От солдата ничего не скроешь, знают, что в десант под Новороссийск, а может, и дальше пойдем. Морем идти десятка полтора, а то и все двадцать миль. Ну, пусть Ла-Манш чуть пошире. Так что же медлят американцы и англичане? У них ведь огромный флот. А они и в ус не дуют, поддерживают нас тушенкой и моралью. Что отвечать ребятам? Хотел я рассказать о Черчилле и американцах, как они хотели задушить нас в гражданскую войну. Мы с Деникиным воевали, а Черчилль говорил о деникинцах: «Моя армия». В Севастополе и в Новороссийске я видел, как грабили нашу страну англичане, американцы, французы, греки. Из портов все корабли, боевые и торговые, увели с собой, тысячи людей расстреляли. О многом бы я мог поговорить с ребятами, да решил сначала посоветоваться с вами. Стоит ли так говорить о союзниках?
— А почему бы и не сказать? — усмехнулся Уральцев. — Хоть и союзники, а повадки у них еще те. А ребятам говорите так: на союзников надейся, а сам не плошай. Сами отстоим свое отечество и срубим голову фашизму.
— Добре, — и Гриднев пригладил усы и хитро прищурился: — А скажите, товарищ замполит, что вы сами думаете? Откровенно.
Уральцев помедлил немного и ответил:
— Откровенно?.. Я думаю, что горбатого могила исправит.
Гриднев понятливо улыбнулся.
— Я так же думаю. А как же они нашими союзниками стали?
— По нужде. Об этом мы поговорим еще. Пошли-ка лучше пообедаем, — сказал Уральцев, подумав про себя: «Ох и дотошный же ты человек, Артем Архипович».
После обеда Глушецкий распорядился:
— Все — спать! Что будем делать ночью — неизвестно. Поэтому советую спать в запас, по-фронтовому.
Вскоре в обеих комнатах раздавался могучий храп. Но Глушецкому и Уральцеву поспать не пришлось. Пришел связной и сказал, что их вызывает командир бригады. Глушецкий разбудил Крошку и предупредил, что он остается за командира.
После их ухода Крошка не мог заснуть. Он поднялся с пола, сел за стол, вынул из полевой сумки бумагу и авторучку: решил написать письмо Розе. Убедившись, что на него никто не смотрит, Крошка стал писать. Это было первое письмо лейтенанта девушке, первое объяснение в любви.
Торопливо запечатав письмо в конверт, Крошка встал и сунул его в сумку ротного почтальона.
2
Всегда невозмутимо спокойный Корягин на этот раз вернулся от контр-адмирала взволнованным. Это можно было сразу заметить. Его нахимовская фуражка была сдвинута набекрень, а зеленоватые глаза блестели. Он быстро прошел в кабинет, бросив дежурному: