— Валяй, Кирюша.
— Сильна водка, человека с ног валит. Но что сильнее водки и всего прочего?
Дюжев пренебрежительно усмехнулся:
— Детский вопрос. Сон, конечно.
— А что сильнее сна?
— Есть и сильнее? — поразился Дюжев.
— Есть, стало быть.
Дюжев растерянно развел руками:
— Не знаю. Скажи.
— Злая жена.
— Это почему же?
— Злая жена спать не дает.
Дюжев расхохотался.
— Здорово, Кирюша! Запомним. Обвел ты меня.
— Запомни, Степа. А то скоро женатиком будешь, знать это надо. Вдруг твоя Надя…
— Она не такая жена будет.
— Девки все хороши, а откуда, скажи на милость, злые жены появляются?
— Цыц на тебя, — с притворным испугом замахал на него Дюжев.
5
Стемнело. Катер малым ходом ходил в заданном квадрате.
Новосельцев поднялся на мостик и сменил помощника.
— Отдыхайте пока, — сказал он. — Не забудьте, кстати, побриться.
Помощник удивленно глянул на командира, машинально потрогал щеку и, ощутив щетину, пробормотал:
— Надо же.
Вторая ночь прошла так же спокойно, как и первая, если не считать болтанки, которая всех утомила.
В полдень катер вернулся на базу. А через два часа Новосельцева вызвали в штаб.
— Будете сопровождать транспорт в Туапсе, — заявил Корягин будничным голосом и чуть приподнял полусонные веки. — Оттуда отконвоируете транспорт с грузом.
Новосельцев повторил приказание, а про себя подумал: «На отдых рассчитывать не приходится. Работенки катерникам хватает».
Через сутки катер вернулся в Геленджик, а спустя несколько часов его опять отправили в дозор.
Море было по-зимнему неспокойно. Волны казались черными и маслянистыми, как взбаламученный мазут. Холодный ветер гнал по небу отяжелевшие свинцовые тучи, срывал с гребней волн водяную пыль и осыпал ею палубу, клеенчатые плащи стоявших на вахте матросов. Брызги слепили глаза, больно били лицо, ледяные капли скатывались за воротник.
Но глаза нельзя закрыть, лицо невозможно отвернуть — в такую погоду, когда трудно разобрать, где кончается море и начинается небо, дозорный корабль должен особенно бдительно нести вахту.
Новосельцев всю ночь простоял на мостике, поеживаясь от холода. Глаза его воспалились от соленой воды, а губы потрескались. Когда наступил рассвет, к мостику подошел боцман. Его пышные усы обвисли, и с них капала вода.
— Не появятся в такую погоду фашисты, — как бы между прочим заметил он.
Стоявший у штурвала Дюжев повернул в его сторону посиневшее лицо с красными глазами под припухшими веками и с ухмылкой сказал:
— Кисло им сейчас.
— А тебе не кисло? — криво усмехнулся боцман.
— И мне, — сознался рулевой, притопывая ногами, и добавил плутовато: — Но мне привычно, я сын рыбака…