Все, что он делал, хорошее или дурное, в конечном счете служило его карьере. Он выше всего ценил свое собственное влияние, свою популярность, свою власть над людьми. И им подчинял и поступки, и чувства, и страсти. И мог бы отринуть все это в тот миг, когда бы почувствовал, что его привязанность или страсть преграждает дорогу к намеченной цели.
Его темперамент и внешнее добродушие располагали к нему людей, которые были его противниками. Те, кто считал его другом, доверялись ему во всем.
Стрепетовой он был предан. Он хранил ей верность необычно для него долго. И в пору, когда она особенно нуждалась в защите. Не удивительно, что она обманулась.
Знакомство их состоялось давно. Слава Стрепетовой только еще восходила. Суворин посвятил ей серию пылких статей. Они бы скорее могли называться поэмами в прозе. Восторг относился не только к искусству актрисы, но и к его содержанию, к его прогрессивной сущности.
Впрочем, тогда Суворин и сам был в рядах прогрессистов. Он усердно старался прослыть либералом и на этом поприще, кажется, даже хватил чересчур. Он написал повесть, пафос которой сводился к осуждению предателя и доносчика. Герой повести был списан с живого доносчика, виновника ареста и высылки Чернышевского, Всеволода Костомарова. Имя героя Суворин не изменил, фамилию только слегка переделал, назвав Телемаровым. Повесть имела успех в кругах, настроенных прогрессивно.
Искусство Стрепетовой Суворина поразило. Оно совпадало с его платформой. Он прославлял его с жаром и чистосердечием. Тем более что заодно укреплялась его репутация радикала.
Но политическая погода в России становилась все более хмурой, и репутация делалась немного опасной. Испуг оказался надежным помощником здравого смысла. Суворин стремительно ринулся вправо. Поворот был настолько крут, что не все за ним уследили.
Для этого в общем понадобилось не так уж много усилий. Сентиментально умильный рассказик о бедном солдатике, погибшем под Плевной, и о добром монархе, оплакавшем эту печальную гибель, вполне заменил полицейские справки о политической благонадежности автора. Знак высочайшего одобрения в виде именной табакерки, усыпанной драгоценными камнями, окончательно перевесил соблазны былого либерализма.
От пылкого осуждения предательства до собственного ренегатства путь оказался недлинным. Издержки в общественном мнении вполне компенсировала монаршая милость.
Влияние «Нового времени» стало расти молниеносно. Издатель его богател и стремительно делал карьеру. И только великий сатирик прибавил к названию популярной и поощряемой суворинской газеты два едких и справедливых эпитета. Салтыков-Щедрин написал о некоей «ассенизационно-любострастной» столичной газете, имея в виду изворотливость и нечистоплотность издателя «Нового времени».