– Но с чего вы взяли, Анна Константиновна, что все так страшно?
– Вы хотите сказать, что не знаете о недавнем аресте немецкого шпиона?
Анри смолчал, не зная что ответить на прямо заданный вопрос.
– Ну вот видите! – негодующе ликовала дама. – Теперь только слепой и глухой не знает об этом. И все боятся… И я боюсь… Даже свои буддистские медитации забросила, ибо не могу отвлечься от тревожных мыслей. По вечерам дома жутко. Наши окна выходят на залив. Все кажется, что со стороны моря приближаются акульи силуэты черных канонерок. Даже свет боимся зажигать. Чтобы не сойти с ума, все время стараюсь быть на людях. Я даже слышала, что теперь некоторые русские девушки в Гельсингфорсе из патриотических чувств спешат отдаться первому встречному мужчине – не обращая внимания на его наружность и даже на то – офицер ли он или простой матрос. «Пусть моя девственность достанется своему русскому, а не завоевателю!» – говорят они. И в этом нет ничего грязного и пошлого. Напротив, когда-нибудь о прекрасных невинных девах, отдающихся из любви к отечеству, сложат саги.
– Но, помилуйте, Анна Константиновна! Право, не стоит драматизировать, – вступил в разговор присутствующий в гостиной Кошечкин, который очень боялся, что его богиня действительно сбежит и вернется обратно уже не скоро.
Вельская проигнорировала его реплику и чуть ли не с дрожью в голосе выдала очередную страшную новость:
– Я слышала, что город покрыт сетью шпионов и диверсантов. Что недавно владелец самого крупного фотоателье в городе бесследно исчез, прихватив с собой самые точные сведения об офицерском составе гарнизона. Говорят, на некоторых, увезенных им, фотографических карточках должны красоваться даже факсимиле незадачливых офицеров, очарованных деликатным обращением и мастерской работой господина Свиньина. Благодаря сотням агентов враг прекрасно осведомлен о каждом уголке Свеаборгской крепости и легко превратит ее в руины в течение нескольких минут, если его агенты прежде не поднимут над ее бастионами белый флаг…
* * *
Еще накануне, убеждая впечатлительную поэтессу, что поводов для бегства из города нет, Вильмонт и в самом деле не мог допустить, что в ближайшее время немцы решатся на открытую агрессию. Ведь одно дело таможенная война, враждебные дипломатические интриги, газетные провокации, даже диверсии (заславшая диверсантов страна в случае их разоблачения имела возможность от них отказаться, чтобы не доводить дело до крайности), и совсем другое дело боевая операция с использованием ударных кораблей под национальным флагом.