— Кто ты? — пролепетала я.
— Она меня не узнает! — заверещала Альфонсина. — Сиди, сестра Августа, сейчас подоспеет помощь.
— Не волнуйся, Альфонсина, — отозвалась я. Монашеское имя вспомнилось так же быстро, как забылось, а с ней и привычка осторожничать. — Я просто споткнулась, а свеча погасла. Сознание лишь на миг потеряла…
Увы, Альфонсина уже закусила удила. Недавние перипетии, мрак скрепа, эксгумация, панихида, а теперь еще мой обморок — на любые происшествия впечатлительная Альфонсина реагировала острее других. Кроме того, накануне сестра Маргарита затмила ее своими огненными демонами.
— Чувствуешь? — страшным шепотом спросила Альфонсина.
— Что?
— Тш-ш-ш! — прошипела она. — Замогильным холодом потянуло!
— Ничего не чувствую. — Я с трудом поднялась. — Лучше дай мне руку.
Альфонсина вздрогнула от моего прикосновения.
— Ты здесь задержалась… Что произошло?
— Ничего особенного. Говорю же, сознание потеряла.
— А ты не почувствовала… невидимую силу?
— Нет.
В склеп заглядывали сестры. В отблесках свечи их лица расплылись в пятна. Альфонсина смотрела мне через плечо. Руки как лед — я сразу поняла: проснулся ее недуг.
— Слушай, Альфонсина… — начала я с упавшим сердцем.
— Я почувствовала. — Ее заколотило. — Она прошла прямо сквозь меня. А еще холод… Замогильный холод!
— Хорошо-хорошо! — закивала я, лишь бы сдвинуть Альфонсину с места. — Наверное, здесь впрямь что-то было. А теперь пошли!
Альфонсина взглянула на меня с обидой: я срывала ей спектакль. Я аж развеселилась: бедняжка Альфонсина, нельзя лишать ее звездного часа! Такой оживленной, как сейчас, после смерти матери Марии, я за все пять лет ее не видала. Она же упивается драмой — самобичеванием, наказанием, публичным покаянием. Но представления даром не проходят: кашель усилился, глаза красные, сон не лучше, чем у меня. Спаленка Альфонсины по соседству с моей, мне слышно, как она то монотонно бормочет, то возмущается, то хнычет, то рыдает, но в основном без конца повторяет одни и те же слова, превращая их в бессмысленную скороговорку: «Святой отец… Святой отец…»
Я буквально тащила Альфонсину вверх по лестнице. Внезапно она перестала дрожать.
— Святая Дева Мария! — пролепетала она — Тишина! Епитимья!
Я зашикала на Альфонсину, но было слишком поздно: нас обступили сестры. Они гадали, стоит ли с нами заговаривать. Лемерль держался поодаль. Спектакль показывали ради него, и он это прекрасно понимал. Рядом с ним стояла мать Изабелла. Ишь, рот раскрыла! «Вот теперь она довольна, — подумала я. — Она наконец добилась своего и получила желаемое».