— Бедняжка словно рыба на песке. Ей нужно в лазарет. Дочь моя, ты ведь позволишь мне отменить епитимью, ей назначенную?
Мать Изабелла промолчала, не сводя глаз с меня.
— Или мы позднее это обсудим?
Изабелла чуть покраснела.
— Нужно обязательно разобраться во всем этом.
— Да, конечно. Разберемся, когда сестра Альфонсина сможет говорить.
— А сестра Августа?
— Займемся этим завтра.
— Но, святой отец…
— К завтрашнему капитулу что-нибудь да выясним. Дочь моя, ты, несомненно, понимаешь, что спешить не пристало.
— Да будет так, — после долгого молчания согласилась мать Изабелла. — Дождемся завтрашнего капитула.
Я повернулась к Лемерлю и снова перехватила его пылающий взгляд. Неужели он знает о случившемся в склепе, потому что… сам это подстроил в надежде еще больше подчинить меня себе? От Лемерля всякого жди. Он человек страшный и видит меня насквозь.
Нарочно иль случайно, Лемерль доказал: без его помощи я бессильна, положение мое не надежнее истертого каната. Без Лемерля мне не справиться. По опыту я знала, что любезность Черного Дрозда — очень дорогое удовольствие.
— Благословите меня, святой отец, ибо я грешна.
Исповедь, ну наконец-то! Как здорово запереть мою дикарку, мою хищницу в клетку. Ее глаза смотрят из-за решетчатой перегородки, и на миг кажется, что в клетку заперт я. Вот так дела… У нее сбилось дыхание, спокойно произносить нужные слова удается с огромным трудом. Свет из витражного окна сочится в исповедальню, покрывая ее лицо пестрым узором из красных и черных квадратов.
— Неужто моя Эйле пожертвовала своими крыльями ради белых ангельских?
Я не привык к откровениям в исповедальне, не привык вполуха выслушивать чужие секреты. Видно, поэтому нервы шалят, а мысли несутся поросшими бурьяном тропами, о которых лучше не вспоминать. Она небось это чувствует, ибо такое молчание пристало исповеднику, а не кающейся грешнице.
— Ты так и не простила меня.
Молчание.
— Ну, за тот случай в Эпинале.
Она отстраняется от перегородки, за нее говорит неумолимая пустая тьма. Ее глаза жгут, как уголья. Секунд тридцать я сгораю в их пламени. Дольше она не выдерживает. Я знал, что молчать ей невмоготу.
— Верни мне дочь.
Чудесно. Это явный пробел в обороне Эйле, ее счастье, что наша игра не на деньги.
— Я вынужден задержаться здесь на некоторое время, — начинаю я. — Отпустить тебя не могу: слишком рискованно.
— Почему? — резко спрашивает она. Раз резко, значит, Эйле злится, и я этим упиваюсь. Ее злость мне только на руку. Я умело подливаю масла в огонь.
— Доверься мне, я же тебя не выдал, так?