— Я вовсе не говорю, что виновны одни женщины, — попытался он разъяснить свою мысль. — Гораздо больше виноваты дядя Кэ-ань и дядя Кэ-дин. Какой пример подают они детям? — Он хотел сказать что-то еще, но почувствовал, что теперь ему все ясно: кроме старого строя, старых традиций, старого образа мыслей, он разглядел и другое. — Я выразился не очень точно, — быстро поправился он, — нельзя сказать, что у нас с ними только взгляды разные. Им нечего защищать, они не защищают даже старых обрядов. — Да, Цзюе-минь читал «Отцы и дети» Тургенева и знал о той борьбе, которая происходит между старым и новым поколениями. Но в его семье было иначе. Только Кэ-мин искренне отстаивал старые взгляды, старые традиции, старый строй. Люди, с таким усердием уничтожавшие ростки нового, не имели никаких идеалов, ни перед чем не преклонялись и ни к чему не стремились, — за исключением мимолетных удовольствий. Они никогда не вели борьбы с какой-то определенной позиции; они лишь угнетали и губили людей; поддаваясь мимолетным капризам, подобно беснующимся монархам, они легкой рукой истребляли своих подданных, бессильных оказать им сопротивление. Это была не борьба, а тирания, причем не неизбежная, — она явилась результатом капризов отдельных людей. И именно в этом заключалась величайшая несправедливость, с которой, по его мнению, нельзя было мириться и которую необходимо было уничтожить.
Эти явления не должны существовать, и он был вправе вести борьбу с ними. Цзюе-минь верил, что его поколение добьется победы — сколько бы времени и жертв ни потребовалось для этого.
Эти мысли придали мужество Цзюе-миню; казалось, он обрел поддержку. Глаза его засверкали, и он с воодушевлением произнес:
— Ничего, мы добьемся победы! — Его взгляд устремился куда-то вдаль, словно он видел там эту будущую победу.
Цинь с изумлением смотрела на Цзюе-миня; глаза их встретились, ласковый, радостный взгляд Цзюе-миня как будто осветил сердце Цинь. Ее улыбка говорила о том, что она понимает мысли и чувства, обуревавшие Цзюе-миня в эту минуту. Она начала было листать английскую книгу и тетрадь, лежащие перед ней, но вспомнила, что под ними спрятано.
— Ты это очень верно сказал, — горячо поддержала брата Шу-хуа, не испытывавшая ни уважения, ни любви к представителям старшего поколения в их доме. Ей были ненавистны их поступки, противно их поведение, неприятны их речи и убеждения. У нее не было определенных идеалов, ей не приходилось защищать какие-либо идеи — новые или старые, но она по-своему смотрела на все, по своему оценивала вещи. У нее было свое собственное понятие о справедливости, на основании которого она судила обо всем, что ее окружало. Она с одобрением отнеслась к словам Цзюе-миня, чувствуя, что они соответствуют ее представлениям (она видела, что мнение Цзюе-миня часто совпадает с ее мыслями, и за это еще больше уважала его). Но кое в чем она еще сомневалась (может быть, это было и не сомнение; вернее было бы назвать это выпадом против «домашних монархов»). — Не понимаю только, о чем же они все-таки думают. Почему приносят вред и себе и людям?