— Простите. Во-первых — не поможете ли мне выяснить кое-какие детали? Нам не удалось найти никаких ваших данных. Вы, случайно, не помните вашего номера по системе социального страхования?
— У меня нет номера.
— Где вы родились?
— Здесь, в Нью-Йорке. На Уотер-стрит.
— В какой больнице?
— Я родилась дома.
— Понимаю. — Хейворд решила оставить эту тему; юридический отдел и так все выяснит, а если подозреваемая признается, можно будет обойтись без неудобных вопросов.
— Констанс, я из отдела убийств, но ваше дело я не веду. Мне только нужно установить кое-какие факты. Вы никоим образом не обязаны отвечать на мои вопросы, и разговор у нас неофициальный. Вы понимаете?
— Благодарю вас, я прекрасно понимаю.
Хейворд не переставала удивляться старомодному тону ее речи, и манере держаться, и выражению глаз — старых и умных, очень странных на таком молодом лице. Она глубоко вздохнула.
— Вы вправду бросили вашего ребенка в океан?
— Да.
— Почему?
— Потому что он был воплощением зла. Как и его отец.
— А его отец…
— Мертв.
— Как его звали?
В комнате воцарилась тишина. Констанс смотрела в лицо Лоре своими холодными фиалковыми глазами. Ее взгляд лучше всяких слов дал понять: на этот вопрос она никогда и ни за что не ответит.
— А почему вы вернулись? Вы ведь жили за границей… Почему вернулись именно теперь?
— Потому что Алоизу понадобится моя помощь.
— Помощь? В чем именно?
Констанс не шевельнулась.
— Он не готов к предательству, которое его подстерегает.
Саванна, штат Джорджия
Джадсон Эстерхази стоял в своем кабинете, набитом антиквариатом и мебелью, и смотрел в одно из окон, выходящих на Уитфилд-сквер, теперь пустынный. Шел холодный дождь; вода, стекая с пальм и беседки в центре сквера, собиралась в лужи на мощеной Хабершем-стрит. Д’Агосте брат Хелен сегодня казался совсем другим: изящные манеры исчезли, лицо печально, красивые черты искажены.
— Она никогда не проявляла интереса к попугаям, в частности к каролинскому?
— Никогда, — ответил Эстерхази.
— А к «Черной рамке»? Она никогда о ней не упоминала, хотя бы мимоходом?
Эстерхази покачал головой.
— Все это для меня новость. Я, как и ты, теряюсь в догадках.
— Понимаю, как тебе тяжело.
Эстерхази отвернулся от окна. У него двигалась челюсть, и д’Агосте показалось, что он едва сдерживает гнев.
— И вполовину не так тяжело, как узнать про этого Траппа. Его, говорите, уже привлекали?
— Арестовывали, но виновным не признали.
— Это не значит, что он невиновен, — заметил Эстерхази.
— Еще как виновен, — вставил д’Агоста.
Эстерхази глянул в его сторону.
— И не только в подлоге и вымогательстве. Вы еще упоминали словесные и физические оскорбления.