Сколько времени я восторженно не отрывал от нее глаз, не могу сказать. Вдруг ее голос коснулся моего слуха; его тембр, тональность, теплота не походили ни на какой другой голос в мире; каждый его звук будто имел крылья и возносился к небесам. Этот голос манил зачарованных слушателей к далеким неизвестным мирам, они внимали ему, затаив дыхание, опасаясь только одного, что чары внезапно развеются и сладкая сказка закончится…
Лишь некоторое время спустя я пришел в себя и опустился с небес на землю, а именно в зал «Гранд-опера», и тут только увидел Аристотеля Онассиса, занимавшего кресло по-соседству с Грейс, принцессой Монако, и вдовой Ага Хана. Совсем близко от меня сидели Чарли Чаплин в окружении нескольких представителей своих многочисленных отпрысков, трое или четверо министров, один из которых, на мой взгляд, совершал в этот момент государственное преступление — спал сладким детским сном; наконец, в зале было много иностранцев, что давало повод акулам пера с полным правом возвестить миру о том, что в «Гранд-опера» в тот вечер собрался весь Париж…
Все эти лица я видел словно сквозь пелену тумана, ибо все мое внимание — и это меньшее, что я могу сказать, — было поглощено зрелищем, то есть исполнительницей главной партии… И, наконец, я понял, каких усилий стоило Каллас оставаться на сцене блистательной «Нормой» до самого конца спектакля. До последнего акта она с упорством своих предков, героических участников марафонов, преодолевала себя на грани срыва голосовых связок; и только в последней сцене, пытаясь взять слишком высокое «до», она ввергла некоторую часть публики в глубокое уныние… Однако осталась другая, не столь многочисленная, но агрессивно настроенная часть зрителей, пришедшая в театр с единственной целью — растерзать свою укротительницу… В зале раздались крики, свист; казалось, что люди выплескивали наружу всю годами копившуюся ненависть и ничем не прикрытое злорадство. И тогда Каллас сделала жест, достойный королевы: она повернулась лицом к дирижеру оркестра и подала ему знак повторить музыкальный фрагмент, на котором сорвался ее голос… Никогда еще, насколько мне известно, оперный исполнитель не делал ничего подобного… Словно цирковой акробат, который после неудачного прыжка требует убрать страховочную сетку, чтобы совершить вторую попытку исполнения смертельного номера, Каллас бросила вызов своим недругам, так же как доброжелателям… На этот раз она легко и чисто взяла злополучную ноту, показав чудеса исполнительской техники, как в лучшие дни своей певческой карьеры… Публика по достоинству оценила поступок певицы, и я не помню, сколько времени зрители отбивали себе ладони и надрывали голосовые связки, выкрикивая имя Марии…