Так встретил я Новый год, который в нашей стране и по сей день отмечается поперед Христова Рождества.
А дальше потянулись дни заточения, дни нашей с Тачкой разлуки, мучительные для меня и, я надеялся, для нее тоже. Мы перезванивались, но от телефонного общения мне становилось только тяжелее. Трубка доносила Тачкин голос искаженным; к тому же при родителях она делала вид, что говорит с подругой. Она называла меня Томкой, и мне ничего не оставалось, кроме как молча выслушивать бессмысленный девчачий треп. Я страдал от невозможности замкнуть поцелуем эти щебечущие уста, от невозможности видеть ее, дотронуться до нее, ощутить запах ее розового масла… Ну да что говорить – подобные страдания известны многим.
Каковы же были отношения мои с моими тюремщиками? Я мог на выбор применить одну тактику из двух. Либо мне надо было, демонстрируя гордый дух и несгибаемый характер, бунтовать, дерзить и, создавая родителям невыносимые условия проживания, тешить свое мстительное чувство. Либо, приняв позу жертвы и безвинного страдальца, превратиться для них в ходячий (а лучше лежачий) укор совести. Я выбрал вторую тактику: во-первых, это стоило меньше усилий, а во-вторых, я неплохо знал своих родителей.
И действительно, на исходе четвертого дня мамино сердце дрогнуло. За ужином, во время которого я по принятому обыкновению демонстрировал скорбь и отсутствие аппетита, мама заметила, обращаясь к отцу:
– Что-то он сегодня какой-то бледный…
– Ты находишь? – отец взглянул на меня и продолжил есть.
– Да. Вот и кушает плохо.
Отец ничего не ответил, и мама продолжила. По ее мнению, моя бледность и отсутствие аппетита происходили оттого, что я давно не бывал на воздухе (это было верно, но лишь отчасти). Отец, поняв, куда она клонит, нахмурился и напомнил маме, что я наказан. «Я не позволю ему шляться!» – так он сказал. Но мама возразила ему, что для того, чтобы дышать воздухом, не обязательно шляться, а можно, скажем, совершить лыжную прогулку. «Это, – сказала она, – будет не шляние, а физкультурное мероприятие». Я затаился, не мешая им дискутировать, но сердце мое пело. Я уже заранее знал, что мама убедит отца, – и так оно и вышло. Мне разрешили пойти в лес на лыжах.
Бледность и уныние мое как рукой сняло. Едва дождавшись утра, я позвонил Тачке и изложил ей идею насчет лыжной прогулки.
– Хорошо, Тома, – ответила мне Тачка, – я подумаю. Но ты попозже сама позвони моей маме.
«Черт! – подумал я. – Нужна мне твоя Тома…»
Однако делать было нечего, пришлось мне звонить этой Томке с тем, чтобы она позвонила Тачкиной маме и отпросила Тачку на лыжную прогулку, Томка все поняла и легко согласилась, но, к моему неудовольствию, выразила желание к нам присоединиться.