– Вам кого? – спросила женщина не слишком любезно и блеснула на Сашу глазами, напомнив давешнюю старуху из квартиры самоубийцы.
Урусов чуть замешкался с ответом:
– Я… к Пушкину.
Женщина смерила его взглядом:
– Так бы и сказали.
– Я так и говорю.
Клавдия Петровна (а это была она) повела Урусова плитчатыми коридорами, отпирая и запирая за собой какие-то двери. Следуя за ней, Саша невольно озирался, но ни одной живой души не попалось им по дороге – только отдаленные неясные звуки, даже непонятно, голосов ли, слышались откуда-то. Наконец Урусов увидел дверь, обитую утеплителем, с лаконичной табличкой синего оргстекла: «Пушкин А.С.».
– Можно, Андрей Семенович? – медсестра вошла первой. – К вам тут вот… – она покосилась на Сашу. – Вы не его ждали?
Доктор спал, обмякнув в кресле. При звуках ее голоса он колыхнулся, разлепил веки и завращал глазами:
– А-а! – улыбка широкими волнами разошлась по его лицу: – А то кого бы я еще ждал! – И Пушкин протянул Саше пухлую влажную руку.
Клавдия Петровна, не говоря более ни слова, вышла, а Урусов, осмотревшись, присел на единственный свободный в кабинете стул. Он тоже улыбался, показывая свои желтоватые зубы.
– Ну, здорово, – повторил Пушкин, когда они остались одни.
– Здорово. – Саша продолжал улыбаться. – Я смотрю, у тебя дверь на вате… Неужели замерзаешь, Семеныч?
– А… это, – доктор покосился на дверь, – это звукоизоляция. Чтобы не слышать… Клиенты у нас беспокойные попадаются.
– Вот как… я не подумал… – Урусов посерьезнел. – Да, чтобы не забыть… – он запустил руку в свою сумку. – На, это тебе…
– Харуки Му раками… мерси… – Андрей Семенович заглянул зачем-то под обложку и убрал книгу в стол. Подняв глаза на Сашу, он окинул его цепким врачебным взглядом:
– Неважно выглядишь, старик… и отощал совсем… Ладно, давай рассказывай, что у тебя ко мне за дело.
Но Урусов отчего-то почувствовал неловкость. Встав со стула, он подошел к зарешеченному окну.
– Курить у тебя нельзя, конечно?
– Кури, я разрешаю… Так что у тебя случилось?
– Не знаю, как объяснить… – Саша вернулся к своей сумке и достал сигареты. – Кукарцев говорит, что все это чепуха.
– Нашел с кем советоваться. – Кресло под Пушкиным скрипнуло.
– Словом, мне кажется… – Урусов глубоко затянулся. – Мне кажется, что у меня проблемы по твоей части… крыша едет, или как это у вас называется…
– Слушаю… – Пушкин дотянулся до вентилятора и развернул его в сторону окна, чтобы выгонял табачный дым на улицу.
Сначала Саша рассказал ему, как и Кукарцеву, странную историю с ночным суицидом, а потом, слегка стесняясь, принялся описывать свое тревожное состояние, бессонницу, неспособность сосредоточиться для творческих занятий. Про самоубийцу Пушкин слушал с интересом, но когда товарищ его перешел к собственной персоне, доктор заметно заскучал. Сашина речь звучала все медленнее, все более вяло и наконец совсем угасла.