Джон не обращал на меня внимания — казалось, он меня даже не слышит.
— И все же она привезла меня домой, — медленно произнес он. — Как тебе это нравится?
Я смотрела на него и думала о том, что мы, похоже, поменялись мнениями. Я была уверена в том же, в чем он разубедился. Это я теперь считала, что Арлин получила удовольствие, притащив его домой, как потрепанное знамя.
Наконец пришло время возвращаться на побережье. Я снова попыталась уговорить Джона поехать со мной, но он наотрез отказался. Мне было досадно уехать и потерять возможность узнавать что-либо о здешних событиях.
В Манаваку я вернулась следующим летом. Мистер Оутли поехал к сестре в Калифорнию и отпустил меня на два месяца, выплатив мне зарплату, что, конечно, было очень мило с его стороны.
Зайдя в кухню дома Шипли, я заметила, что кто-то ее вычистил, причем недавно — там еще пахло моющим средством. Даже старая клеенка на массивном квадратном столе сияла чистотой.
— Что ж, ты неплохо здесь прибрался, — отметил я.
— Не я, — сказал Джон. — Арлин тут бывает, ее работа.
— Мне казалось, она преподает в городе.
— Уже нет. Сократили. Теперь не может никуда устроиться. Работы нет. Она живет у родителей.
— Думаю, они этому только рады.
— Конечно, рады. Это правда. Чего не скажешь о ней.
— А почему нет? Телфорд богат.
— Был. Сейчас они просто сводят концы с концами. И вообще — не в деньгах дело.
В тот день Арлин зашла к нам. Она исхудала, и ее это отнюдь не красило. Вид у нее был озабоченный, даже встревоженный. Волосы слегка потемнели: теперь ее уже нельзя было назвать натуральной блондинкой, скорее она стала темно-русой, хотя, когда я обратила на это внимание Джона, он сказал, что не заметил разницы. На Арлин были широкая синяя юбка в сборку и блузка — очень простые и совсем не новые. Когда мы стали накрывать на ужин, выяснилось, что на крючке за дверью висит ее собственный фартук, и еще она знала, в каком шкафчике что лежит.
Джон пошел в сарай. Я молчала. Ждала, что она скажет.
— Он мне всегда нравился, — наконец выпалила Арлин, — даже в детстве, но тогда он со мной даже не разговаривал. Я и не виню его.
— Это почему же?
— Ну, вы же помните, как меня мама наряжала, — бантики, оборочки. Представляю, как это выглядело со стороны. Та еще кукла.
Видит Бог, я не жаловала Лотти, но даже мне стало обидно, что ее собственная дочь так о ней отзывается.
— Ну-ну, — сказала я. — Вини во всем мать.
— Я не это хотела сказать, — стала оправдываться она. Затем, переводя тему: — В общем, теперь все изменилось.
— Что именно изменилось?
— Мы с Джоном, — ответила она. — Теперь у нас обоих нет ни гроша. Он ведь сказал вам, что я не работаю?