— Любовь моя… любовь моя…
От потрясения мое сознание странным образом затуманилось, но это быстро прошло. Я взяла себя в руки. Перво-наперво я подумала о том, что Лотти сойдет с ума, когда узнает. Мое же отношение было однозначным — после смерти Брэма дом стал моим. У этой парочки напрочь отсутствовал стыд, зато наглости хоть отбавляй — подумать только, заниматься этим средь бела дня, прямо здесь, на моем диване из Торонто. Мысль эта приводила меня в бешенство. Лежа на голубом узорчатом покрывале, словно краб на дне отделанного плиткой бассейна, я лопалась от тихой злости. Шевелиться нельзя. Тело затекло и онемело, от шерстяной ткани все чесалось.
Они поднялись как ни в чем не бывало и стали готовить ужин. Она накрыла на стол, а он, посвистывая, стал греметь сковородками и зажег плиту. Когда все было готово, они сели есть в своем игрушечном домике. Мой живот урчал от голода, но они этого не слышали. Они были во власти своей игры. Наконец они покинули дом. К этому моменту есть я больше не хотела. Перелегла в кровать и стала обдумывать план.
В другое время мне никогда бы не пришло в голову звать Лотти в союзницы, но сейчас другого выбора не оставалось — ни у меня, ни у нее. Мы сидели у нее в гостиной и пили чай. В ее доме ничего не поменялось. Как и раньше, он пестрел декоративным мусором. У нее всегда была привычка ставить хорошие вещи рядом с дешевыми безделушками. Неплохую акварель с изображением венецианского Моста вздохов охраняли с боков две ядовито-зеленые гипсовые рыбины, надутые и с выпученными глазами. Дорогая фарфоровая фигурка девушки-цветочницы делила полку с розовым керамическим пуделем, какие обычно продают в лавочках «Все по пять центов» маленьким девочкам с карманами, набитыми мелочью из копилки. Повсюду, куда ни глянь, лежали вязаные салфетки, как будто в комнату ворвалась вьюга и осыпала ее жесткими матерчатыми снежинками.
Фигурой Лотти напоминала гриб-дождевик. Казалось, если по ней постучать, она или лопнет, или подпрыгнет, как мячик. Дризеры всегда были склонны к ожирению. Мать ее я помнила плохо, ибо она удачно умерла молодой и незамужней, а вот тетка-портниха, взрастившая Лотти, ходила вразвалочку, словно гусь, откормленный к Рождеству.
Лотти была в темно-синем шелковом наряде, явно сшитом на заказ, — вероятно, с расчетом, что темный цвет сделает ее стройнее. Наивная. Конечно же она не смогла устоять перед соблазном украсить шею увесистыми бусами из искусственного жемчуга. Я и сама была далеко не стройной, это правда, но моя полнота была другого свойства — у меня никогда не было этого дряблого жира, дрожащего и трясущегося самостоятельно, вне зависимости от движений его обладателя. В тот день на мне был темно-розовый шелковый костюм, который я купила весной на распродаже, и шляпа в тон. Мой элегантный наряд произвел на Лотти весьма сильное впечатление.