Закрывая глаза, я на миг создаю себе иллюзию уединения. Но от шума не укрыться. Непрерывно звенят и бренчат занавески на кольцах, когда их то раздвигают, то снова сдвигают. Каждую койку можно отгородить этими занавесками от других, так чтобы получилась этакая клетушка, но ночью этой привилегией пользоваться не дозволено. Я попросила медсестру занавесить меня на ночь, а та отказалась, заявив, что мне нужен свежий воздух, да и ночная дежурная должна видеть всех сразу. Потому спать здесь приходится как в казарме или, если угодно, как на кладбище для бедняков — утыкаясь носом в кого ни попадя.
Медсестры в белом и санитарки в голубом шныряют по палате со своими грохочущими, как поезда, тележками, нагруженными то суднами, то графинами с яблочным соком, то подносами с едой, то бумажными стаканчиками с таблетками, которые они раздают нам, как конфетки детям на утреннике. Таблеточная медсестра задорна и громогласна, что, впрочем, отнюдь не поднимает мне настроения.
— Миссис… Шипли, правильно? Так, посмотрим, что тут вам приготовили. Большая розовая и малюсенькая желтая. Держите.
— Мне не надо. Ни к чему они мне. Я не выношу таблеток. Они застревают у меня в горле.
— Ах-ха-ха, — смеется она, точь-в-точь как Санта-Клаус. — Ладно вам, главное водой хорошо запить, вот увидите. Доктор прописал, значит, надо слушаться. Вот так, будьте умничкой…
Я бы воткнула ей кинжал в самое сердце, будь у меня оружие и достаточно сил. Я бы показала ей умничку, этой нахалке.
— Не буду я их пить.
Глаза мои горят огнем, а слезы уже готовы выйти на поверхность, но я не пущу их при ней.
— Я даже не знаю, что это за лекарство. И нечего пихать их мне в рот. Все равно выплюну.
— Мне что, всю ночь здесь просидеть? — говорит она. — У меня вон еще сорок больных. Не упрямьтесь. Выпейте и все. Одна — анальгетик, вторая — снотворное, ничего такого.
Я открываю рот, чтобы ей ответить, а она закидывает туда таблетки, как камешки в речку. Мне ничего не остается, как проглотить их. В горле они таки застревают. Кто бы сомневался. Я закашливаюсь.
— Водичкой запейте, — она сует мне стакан. Веселые нотки возвращаются в ее голос.
— Не так уж и страшно, а?
Я лежу и слушаю боль, которая снова бьет крыльями по моим ребрам. Постепенно атака ослабевает, и я успокаиваюсь. Свет наконец тушат, но повсюду в этой ненастоящей темноте я слышу дыхание других женщин. Кто-то раскатисто храпит. Кто-то стонет во сне. Кто-то тихо сетует на боль или неудобство. Одна женщина негромко поет на немецком, не попадая в ноты. Совсем рядом кто-то читает вслух молитву. Каблуки медсестры мягко цокают, будто кто-то стучит в дверь. И так без конца — шум дыхания и голоса, что летают по палате, как птицы в клетке.