— Пригласил бы тебя, — говорил Джон, — да, боюсь, дядя скандал устроит. Он у нас девушек не жалует.
— Было бы здорово посмотреть дом, — тоненький, но страстный голосок. — Выглядит он шикарно. Представляю себе, какая внутри красотища. Твой дядя точно разозлится?
— Точно. Он у нас, можно сказать, затворник.
— А мама твоя? Она тоже будет против?
— Она в жизни не посмеет его ослушаться, — небрежно бросил он. — Так уж у нас заведено. Скандалить не принято.
— Надо же, как все забавно, — захихикала она.
Он тоже засмеялся, и, услышав шелест одежды, когда они повалились наземь, и их жадные поцелуи, я разъяренной тенью бросилась к себе.
В его комнату я никогда не совала нос. Джон даже постель заправлял сам. Иногда я слышала его взволнованное, сдавленное дыхание, и тогда мне становилось неспокойно, неуютно, но к утру все забывалось.
Я старалась не задумываться о его мужском начале. Наверное, это напоминало мне о том, что я запрятывала в самый дальний уголок сознания днем, но что не давало и до сих пор не дает мне спать ночью, и только снотворному удается стереть из моего сознания образ тяжелого мужского достоинства Брэма. Днем я уже не думала о Брэме, но ночами зачастую освобождалась от полусна, поворачивалась к нему и вдруг обнаруживала, что его нет рядом, и тогда меня наполняла такая отчаянная пустота, как будто ночь была целиком и полностью внутри меня, а не снаружи вокруг. Временами я готова была вернуться к Брэму, так меня к нему тянуло. Но утром все становилось на свои места, и я надевала черную униформу с белым кружевным воротничком, спускалась вниз, спокойно и неторопливо подавала мистеру Оутли завтрак и вручала ему утреннюю газету недрогнувшей рукой, словно никуда и не уходила в мыслях.
В нашей тогдашней жизни царил полный штиль — это было время застоя, наполненного ожиданием. Подсознательно мы ждали перемен, но совсем не тех, что вскоре произошли на самом деле.
И вот я, все та же Агарь, снова нахожусь на новом месте и снова жду перемен. Я предпринимаю слабую попытку помолиться, ведь на ночь всем подобает молиться — может, хоть здесь я освою эту науку? Как и раньше, у меня снова ничего не выходит. Я не в силах изменить то, что уже случилось со мной в жизни, и не могу сделать так, чтобы произошло то, чего не было. Но я не могу сказать, что это меня радует, что я приняла судьбу и верю, будто все к лучшему. Я так не думаю и не стану думать даже под страхом проклятия. Сидя на кровати, я просто смотрю в окно, пока не приходит темнота, и тогда деревья растворяются в ней, и даже море исчезает во чреве ночи.