Да веровал бы Соколов в Бога, поднял бы к небу глаза и закричал:
— Благодарю Тебя, Господи, за щедрость Твою! Благодарю за место это на земле, краше которого в мире нет!
Красный Конь! Чудо какое…
По вечерам туманы — ножом режь и вместо киселя ешь. Посадки березовые, рукотворные, на пятнадцать, на двадцать километров, кругами вдоль полей, чтоб овраги на них не посягали, чтоб снег всю зиму до весны пуховым покрывалом лежал. А грибов в этих посадках! И белые, и подберезовики, и сыроежки веселые, разноцветные, крепкие, хрусткие, как яблоки. А уж самих яблок в школьном саду рождалось иной год столько, что машинами возили — в Малютов, на станцию. Там проводницы скупали и — в Город, в Москву. И землянику ведрами, и костянику. Нате, городские, столичные! Берите от щедрот наших, не жалко!
А картошечка какая урождалась на черных, жирных коньковских огородах! А свекла, морква, капуста!
А девки? Ох-ох-о! Уж и мужики пить много стали, и бабы распустились, аборт за абортом делая. Но если родилась девочка, не сомневайся: красавицей вырастет такой… такой… ах ты, бес тебя в ребро! Видно, и тут коньковская земля способствовала. Все, что рождалось на ней и к родам готовилось, было ярче, и сочнее, и крупнее, чем в Красавке, не говоря уж о Крестах. Словно бросил Господь горсть земли самой лучшей, самой жирной, самой черноземной на Краснодар, на Украину. А рука Его возьми и дрогни. И попала часть той лучшей землицы на Красный Конь. Надо бы подобрать, да лень. Махнул Бог рукой:
— Пускай остается!
Соколов вздохнул.
Зачем он пришел сюда не в срок, не на Покров, как обычно? Последнее время неможилось ему. Сердце тянуло, покалывало, голова болела, и в сон клонило все чаще. Только дело не в этом. Сколько же лет прошло? Но и сейчас помнит Соколов тот нежданный приезд Недошивина.
Мальчик жил у них два года. Прасковья души в нем не чаяла и расцвела вся, помолодела. Как молодая мать стала. Не оттого ли и любовь меж ними с такой новой силой вспыхнула, какой они прежде не знали никогда. Не любовь, а — страсть! Правда, Ваня был упрямый, застенчивый, ни с кем из мальчишек во дворе не сошелся, всех держал на расстоянии и чуть что — драться! Но самое неприятное — случались с ним нервные обмороки, когда закатывались глаза и падал без чувств с мертвым лицом. Обращались к врачам. Те плечами пожимали да бром прописывали.
— Мальчика надо спрятать, — с порога заявил Недошивин. — Рябов что-то подозревает. Ивану грозит опасность.
И повернул разговор так, что, дескать, он сейчас забирает ребенка с собой и прячет его в надежном месте.