— Итак, твое настоящее имя?
— Джек Паркер.
Джек увидел, как Гарднер кивнул кому-то за его спиной, и попытался увернуться, но момент был упущен. Новая волна нестерпимой боли пронизала его с головы до ног. Джек вскрикнул и упал, ударившись лбом, на котором еще не успели рассосаться вчерашние синяки, об острый угол стола.
— Откуда ты родом, лживое и глупое исчадие ада?
— Из Пенсильвании.
На этот раз удар пришелся в левое бедро. Джек катался по белому хорасанскому ковру в позе эмбриона — втянув голову и прижав ноги к груди.
— Поднимите его!
Зингер и Баст с живостью выполнили приказание.
Гарднер опустил руку в карман своего ослепительно белого пиджака и вынул оттуда газовую зажигалку. Он крутанул колесико, извлекая длинный язык желтого пламени, и начал медленно приближать его к лицу Джека. Девять дюймов. Он уже мог ощущать слабый усыпляющий запах горящего газа. Шесть дюймов. Теперь он мог чувствовать жар. Три дюйма. Еще дюйм или хотя бы половина — и неприятные ощущения превратятся в боль. Глаза Преподобного Гарднера радостно сверкали. Губы подрагивали, готовые в любой момент сложиться в улыбку.
— Да! — Дыхание Гека Баста было обжигающим и пахло заплесневелой горчицей. — Да! Продолжайте!
— Откуда я тебя знаю?
— Мы никогда раньше не встречались, — выдохнул Джек.
Пламя приблизилось. Глаза Джека наполнились слезами, он почувствовал, что кожу начинает печь. Он попытался отстраниться, но его голова тут же была схвачена руками Санни Зингера.
— Где мы встречались? — повторил Гарднер. Пламя зажигалки плясало в его черных зрачках, каждый отблеск — повторение всех остальных. — Последний раз тебя спрашиваю!
«Скажи ему, ради Бога, скажи ему!»
— Если мы и встречались, то я этого не помню! — простонал он. — Может быть, в Калифорнии…
Огонь погас. Джек вздохнул с облегчением.
— Уведите его, — сказал Гарднер.
Они толкнули Джека к двери.
— Ты не думай, что это все, — сказал Преподобный Гарднер. Он отвернулся и, казалось, принялся рассматривать идущего по воде Христа. — Я все равно вытяну это из тебя. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра. Почему бы не облегчить свою участь, а, Джек?
Джек ничего не ответил. А секунду спустя его рука была заломлена за спину. Он всхлипнул.
— Рассказывай! — прошептал Зингер.
Какая-то часть Джека хотела это сделать. Не потому, что было больно, а потому что… «потому что исповедь полезна для души».
Он вспомнил грязный двор, вспомнил такого же человека, использовавшего немного другой способ пытки, чтобы узнать, кто он такой, вспомнил свои тогдашние мысли: «Я расскажу вам все, что вы хотите знать, если только вы перестанете смотреть на меня так; я расскажу, потому что я всего-навсего ребенок, а что делают дети — они рассказывают, рассказывают все…»