Димитрис, видя, что воевода колеблется, решил закрепить успех и тем самым все уничтожил.
— А даже если медаль его настоящая, — тихо прошептал юноша, — что с того? Ну может, служил он на этой Черной Реке, так сколько же лет прошло. Все эти герои войны…
Его губы скривились.
— Мало ли мы их вешали, когда я служил в столице! Сперва удивлялся: как, ветеран, с имперской медалью, и что же? Пошел в разбойники. А вешать их вели…
Рука Димитриса в стальной перчатке сжалась в тяжелый кулак.
— Каждый хотел на грудь себе ордена эти нацепить, чтобы, мол, видели, героя войны казнят! Так нам строго-настрого повелели, с них медали срывать и языки вырывать щипцами, чтоб хулы не кричали с виселки!
Лицо Огнарда от ярости побледнело.
Димитрис, не замечая этого, продолжал:
— Я у них часто спрашивал — почему? Ты ведь стране служил, государю-императору, как потом в разбойниках оказался?
— И что же, Димитрис, они тебе отвечали?
Воевода начал играть желваками.
Я понял, что невольно разбудил их старые раны, которые не заживут никогда, не позволяя этим двоим понять друг друга.
— Один так мне и ответил, не поперхнулся: «Как на Черной Реке мы невинных резали, так и сейчас режем. Ток раньше мы людей мочили именем императора, в обмен на железячки медальные, а вот теперь поумнели и золотишко берем».
Димитрис сверкнул глазами.
— Потом он за решетку схватился, близко-близко лицо поднес, да и говорит: «Не за то нас вешают, что мы людей губили, а токмо ради того, чтобы правду о Стоянии на Реке людям не смогли рассказать».
Юноша пару секунд молчал, словно перенесся туда, в затхлую сырую темницу, и смотрел в лицо приговоренному к смерти.
— Да, недаром-то шепчутся, что война та была неправедной, и гнали их потом от Черной Реки, этих недобитых героев…
— Да как ты смеешь, сопляк?! — зарычал от бешенства Огнард. — Люди, лучше тебя во сто крат, гибли на Реке, у Излучины, чтобы все вы, юнцы ощипанные, могли сладкий эль хлестать, заедать шербетом да девок сильфидских трахать.
Димитрис скрипнул зубами. Поднял кулак и поднес его к лицу Огнарда.
— Видишь печать на наруче? Знаешь, кто мой отец? Да одно слово мое — и тебя швырнут огнедышам.
Его лицо передернулось.
— Но в великанью задницу моего отца, и печать, и герб, и всю эту имперскую хрень. Я шесть лет служил в Патруле и с простого солдата начал. Может, как ты сказал, я и юнец ощипанный, но в бою бывал не меньше тебя…
Он спотыкнулся и быстро уточнил:
— …С оглядкой на наши годы; а ты, старикан, все видишь во мне мальчишку, глупого барчука, что не знает, с какой стороны за меч держаться.