— Прости, Уолт. Я не знала. Приходи пожить к нам, пока инцидент не будет исчерпан. Отец не будет злиться на тебя вечно.
— Спорим, будет? — говорит Уолт. — Он считает, что я исчадие ада. Он отрекся от меня.
— Почему бы тебе не уехать? Не сбежать?
— И куда мне ехать? — спрашивает он ворчливо. — Да и зачем? Ричард отказывается платить за обучение в колледже. Так он решил наказать меня за то, что я гей. Он боится, что я в колледже буду только рядиться и ходить по дискотекам. В общем, приходится считать каждое пенни. Думаю, поживу в палатке до сентября, а потом поеду учиться в Род-айлендскую школу дизайна.
Уолт откидывается на отсыревшую подушку:
— Не так уж тут и плохо. Мне даже нравится.
— А мне не нравится. Ты поедешь жить к нам. Я буду спать в спальне сестры, а тебе отдам свою…
— Мне не нужна благотворительность, Кэрри.
— Но, наверное, твоя мама…
— Она никогда не пойдет против воли отца, когда на него находит. От этого только хуже становится.
— Ненавижу правильных людей.
— Да уж, — отзывается Уолт. — Я тоже.
Я настолько шокирована тем, что случилось с Уолтом, что не сразу понимаю, что в школе сегодня что-то не так. В аудитории тише, чем обычно, и, когда я сажусь рядом с Тимми Брюстером, замечаю, что он поглощен чтением «Мускатного ореха».
— Ты это видела? — спрашивает он, встряхивая газетой.
— Нет, отвечаю я, — стараясь сохранять равнодушный тон. — А что?
— Я думал, ты пишешь для этого листка.
— Да, однажды мою статью напечатали. Но это было несколько месяцев назад.
— В таком случае рекомендую почитать, — убеждает меня Тимми.
— Ну, ладно, — соглашаюсь я и пожимаю плечами.
Чтобы моя незаинтересованность была очевидней, я поднимаюсь и иду в начало аудитории и беру экземпляр «Мускатного ореха» из стопки, лежащей на краю сцены.
Обернувшись, я обнаруживаю трех девочек, учениц младших классов. Они стоят и подталкивают друг дружку.
— Можно нам взять газету? — наконец решается одна из них.
— Я слышала, там есть статья о Донне ЛаДонне, — говорит другая.
— Нет, ну надо же. Неужели кто-то решился об этом написать?
Я даю им три газеты и возвращаюсь на место. По дороге я впиваюсь ногтями в ладонь, чтобы руки не тряслись.
Черт. Что, если меня поймают? Но меня не поймают, если я буду вести себя как ни в чем не бывало, а Гейл будет держать язык за зубами.
Есть у меня такая теория: человека невозможно ни в чем уличить, если он ни в чем не признается и ведет себя так, словно ничего дурного не сделал.
Разворачиваю газету и делаю вид, что читаю, а сама тайком оглядываю аудиторию, проверяя, не пришел ли Питер. Оказывается, он уже пришел и, как и все, поглощен чтением. Щеки у него красные, как свекла, а желваки на скулах так и ходят.