, выделявшийся тем, что вместо киверов на солдатах были обычные фуражки. Процессия завершалась опять-таки батальоном гусар.
Наследника венгерского трона, останки которого были под покровом ночи перевезены из Майерлинга в Вену, снарядили в последний путь — как видно из нашего описания — чуть ли не с вызывающей простотой: без парадной сабли, наградных знаков, кивера, без венков, без траурного оркестра и пушечного салюта.
Досужий наблюдатель, мнивший насладиться великолепным зрелищем и следивший за сим необычным траурным шествием лишь жадными глазами но не внутренним взором, наверняка испытал разочарование — в большей степени жажду впечатлений могли бы удовлетворить похороны любого кадрового офицера. Но взгляду того, кто всем сердцем переживал гибель кронпринца, никогда не представало зрелище более величественное и скорбное".
(Газета "Вашарнапи Уйшаг", 24 февраля 1889 года)
Воскресным днем 17 января 1889 года князь Ройс, посол Германской империи в Вене, давал бал в посольском особняке. В разгар "имперской эпохи", когда государственные церемониалы все еще облекаются в средневековые маскарадные формы, когда изысканность тканей, блеск драгоценностей и красота придворных дам еще остаются атрибутами династической власти, когда кивера с султанами носят лишь представители феодальной и сановной знати — хотя истинная мощь этих сверкающих лат и великолепных мундиров уже измеряется бронею боевых кораблей, приводимых в движение паром, — каким же еще мог быть этот вечер в разгар венского бального сезона, как не "блестящим"?
Ему следовало быть блестящим уже хотя бы потому, что поводом послужил день рождения новоявленного кайзера Вильгельма II, всего лишь несколькими месяцами ранее занявшего трон Германской империи, тоже не столь уж древней. Стало быть, у князя Ройса были все основания обставить торжество с возможно большей помпой; Габсбурги же, кичившиеся древностью рода (иных заслуг, коими можно было бы гордиться, к тому времени у них почти не оставалось), с некоторой брезгливостью воспринимали эти назойливые, свойственные нуворишам попытки выделиться. Разумеется, Франц Иосиф I, который вот уже сорок с лишним лет, с 1848 года, пресловутой "железной хваткой" держал в своих руках бразды правления, олицетворяя империю не только в собственных глазах, но и перед всем миром, не мог себе позволить насмехаться над молодым кайзером в открытую. В ту пору Франц Иосиф был видным мужчиной в годах, с заметными залысинами и густой бородой; он отнюдь не напоминал того дряхлого старца, в которого, состарившись вместе с империей, превратился к концу правления, дабы таким — опять-таки вкупе со своей империей — и остаться не только в памяти подвластных ему народов, но и в мировой истории.