— Твои — и такие разные, — хохотнула Лялька.
Так мы и получились — сейчас я смотрю на снимок: вот Катька, в какой-то огромной вязаной кофте, только подчеркивающей ее худобу, с затравленным взором и сигаретой в узловатых пальцах, вот я — почему-то с вытаращенными глазами и растянутыми губами, точно у Щелкунчика, Лялька с персиками щек и пирожным, которое она, вбежав, тут же стащила у Катьки из холодильника, и Наталья, в свитерке и джинсах, хмуроватая, но с улыбкой. Сейчас, когда прошло время и ко мне слетело сентиментальное настроение, мне все на фото кажутся прекрасными. Даже я сама. Все-таки я так давно не видела Наталью, что успела о ней ужасно соскучиться, она, наверное, всякая, и добрая, и коварная, и еще тысяча определений, но, честное слово, такое теплое чувство родственности охватывает меня, вот мы все, шепчу я, почти со слезами на глазах, поверьте, мы очень милые, мы слабые и очень несчастные, нас надо любить, нас надо беречь…
— И в первую очередь — от самих себя!
— Наташка?
— Привет.
— Слушай, по-моему, ты пополнела? Как живешь, расскажи.
— Расскажу, — она улыбнулась, — а ты, наверное, уже перестала писать стихи?
— Но откуда ты вообще знаешь, что я писала стихи?
Она засмеялась, на ее округлившемся лице обозначился второй подбородок. Вбежал какой-то мужчина в сером костюме, высыпал на стол то ли яблоки, то ли груши, они покатились, попадали на пол, подпрыгивая, как желтые и красные мячи, мужчина странно посмотрел на меня, будто не видя, над ним вдруг вспорхнул непонятно откуда взявшийся яркий попугай… Я проснулась. Боже мой, прошло всего несколько лет, а кажется — как все было давно…
* * *
Трамвай поскрипывал и качался.
…Мальчишки очищали дыни от мякоти, вырезали в корочке дыры, глаза и рот, надевали на головы, умудрившись внутрь вставить маленькую горящую свечку, разбредались по кустам, чтобы, внезапно появившись, напугать прохожих или друг друга, и он, наверное, никак не мог сам засунуть свечечку, она постоянно затухала, а он сердился, сбрасывая дыню, топтал ее кривоватыми ногами и плакал в кустах от своей беспомощности…
Наталья говорила, я слушала молча, и думалось мне почему-то, что все в жизни повторяется.
…они убегали в лес, всех детей встревоженные матери встречали криком и слезами, а отцы искали, взяв в загорелые пальцы электрических светляков, а он мог не появляться два, три и четыре дня, ел ягоды, валялся на траве, а когда возвращался, мать глядела сердито и отчужденно отворачивала лицо, но никогда не смеялась сквозь слезы, радостно и счастливо, что он все-таки вернулся… Ужасно, правда, когда ребенок чувствует себя одиноким и никому не нужным?