Двери престижных концертных залов закрылись перед Вадимом. Керзон, погоревав, решил, что пора окучивать провинцию. Там еще помнили и любили Вадима Глинского таким, каким он был когда-то, с ослепительной улыбкой, всемогущим необъятным голосом и простодушным желанием утешить и согреть своей песней каждого.
И поехал Вадим по русским проселочным дорогам, петь в кинотеатрах и прокуренных сельских клубах. А верный Керзон — вместе с ним, аккомпанируя где на разбитых дребезжащих пианино, где на клубных аккордеонах. Дубово, конечно, аккомпанировал, примитивно, но зато не надо тратиться на концертмейстера, да и поедет ли еще концертмейстер в такую глушь? Семен не позволял Глинскому напиваться перед концертом, считая грошовые гонорары, улещивая сентиментальных завклубом подписать лишнюю бумажку, снося то бурные скандалы, то пьяные слезы Вадима. Керзон понимал, что укатали Сивку крутые горки, что загнанная лошадка вот-вот отбросит копыта, но выжимал еще последние копеечки, погонял еще. Керзон, который уносил из заграничных гостиниц мыло, который не мог оставить дармовые букеты… Вадим иногда задавался вопросом, куда Семен девал цветы, которые прихватил в вечер их знакомства? Ну не продал же, в самом деле, у метро?
Вадимом овладела страсть саморазрушения. Он испытывал горькое наслаждение от своего одиночества, неприкаянности, глухого погружения на дно. А, не нравлюсь я вам?! Так вот же, вот! Чем хуже, тем лучше. Все вдребезги разнесу! И жизнь, и талант.
Обычная, очень русская история.
Сначала Альбина ему не понравилась. Точнее, вызвала смутное раздражение. Он все еще не любил блондинок. Хотя, казалось, забыл, за что он их не любит. Женщины вообще мало его интересовали. Время сексуальных подвигов прошло. Вадиму, конечно, случалось проснуться в гостиничном номере с какой-нибудь девицей. Но он обычно даже не помнил, было что-нибудь между ними или нет. Вадим даже не выбирал их. Те, что понахальнее, вешались на него или пробирались в его номер. Иногда он прогонял их, а иногда был просто не в состоянии этого сделать. Но блондинок до себя не допускал даже в бессознательном состоянии. Натуральных, льняных, с чистыми голубыми глазами…
Когда эта женщина явилась к нему с нелепым предложением выступать в сопровождении детского хора, Вадим был трезв (ну почти трезв) и сдержал приступ привычного брезгливого раздражения. И даже взглянул на нее с некоторым любопытством. То, что Альбина красива, он заметил сразу. Да и нельзя было не заметить эту ее неземную какую-то красоту, замедленную речь, отстраненность во взгляде, словно она видит то, что недоступно другим.