– Что?! – проронил Курт, не сдержав улыбки; старший сослуживец вздохнул:
– Тебе это кажется глупым, верно? А все потому, что ты, говоря с ним, всего лишь говорил, думал, прикидывал, в то время как он жил, дышал, чувствовал. Если бы так же жил вместе с ним – сжился бы с ним – ты поймал бы и верный момент, когда это не покажется натянутым или похожим на отходную, и верные слова, и верный тон. Но это – так, предположение. Могло и этого не хватить; не скажу тебе с уверенностью, я ведь тоже не безукоризнен, попросту кое в чем опытнее. Помнишь, я рассказывал, как в мое окно бросили факел? Как знать, быть может, это была месть родича того, кто не сумел мне доказать, что невиновен, а я его не почувствовал?
– Если каждого так жалеть, не хватит ни души, ни сердца, – уже без улыбки отозвался Курт; Ланц кивнул:
– Я говорил – нахлебаешься крови, и своей, и чужой. Главное в этом – что потом будет в твоих руках, когда продерешься, наконец, сквозь шипы. Если ты к такому готов – вперед, в заросли. Если нет, то у тебя два выхода: или уйти, или стать посредственным дознавателем, которого не прельстишь делом сложнее того случая с сыном твоей хлебосольной хозяйки. Есть, конечно, и третий – отринуть эмоции вовсе и как следует очерстветь… Что тебе больше нравится?
Курт не ответил, продолжая неподвижно сидеть, как сидел, уставясь в камень под ногами; Ланц вздохнул, поднявшись, и легонько похлопал его по плечу:
– Ничего, абориген. Было б много хуже, если б подобные мысли тебе вовсе не приходили в голову – вот тогда я бы с уверенностью сказал, что из инквизиторов тебя надо гнать взашей… Поднимайся. Зная, куда тебя вскоре потянет, хочу дать еще один дружеский совет: не сваливай все это сегодня на свою девчонку. И не угрызайся в одиночестве, это слабо помогает; лучше приходи к нам – Марта будет рада.
– Спасибо, – отозвался он тихо, по-прежнему глядя в пол, и Ланц потянул его за плечо:
– Поднимайся, пойдем наверх. Займись лучше делом, это гораздо действеннее.
– Меня отстранили; забыл?
Дитрих фыркнул, рывком вздернув его на ноги и подтолкнув в спину к выходу.
– А я приказа начальства нарушать и не собираюсь – я ж тебя не на допрос беру и не на арест, а так – пообщаться с сослуживцами. Поговорим о жизни, об увлечениях, о любимых книгах… о трактатах всяких. Шагай резвей, tiro[113]; не уламывать же мне тебя…
По коридорам башни Курт шел и вправду быстро, едва удерживаясь от того, чтобы позорнейшим образом перейти на бег – он боялся натолкнуться за очередным поворотом на Керна, услышать снова все то, что было сказано, или просто встретить этот тяжелый, усталый взгляд. Хуже всего было то, что не хватало то ли наглости, то ли глупости возмутиться, обозлиться на взбешенное начальство. Он прекрасно понимал, что сейчас чувствует Керн, ожидая, когда сам будет точно так же стоять молча, выслушивая претензии и не имея свидетельств к оправданию, когда в Кёльн явится