Более ничего нового узнано не было и не было найдено. Ланц и Райзе, получив дело Курта в свое усмотрение, взялись за него привычно и традиционно. Неделю в библиотеке университета шел обыск, повергая в сердечные приступы старого книгохранителя всякий раз, когда один из следователей, стоящий на лестнице у верхней полки, найдя что-то привлекающее внимание, бросал книгу вниз с сопроводительным комментарием «Лови!». Ловил Ланц, впрочем, довольно часто. Скрипторий и комнату Рицлера перерыли снова, разворотив все, что было возможно, не найдя, однако, ничего нового. Каждый из соседей и соучеников по факультету Филиппа Шлага был допрошен снова – подолгу, придирчиво и подробно, что, однако, также не дало ничего существенного.
Курт пребывал в состоянии человека, занесшего одну ногу для шага и увидевшего, что впереди пустота; Керн при встречах смотрел в его сторону молча, не отвечая на приветствия, встреченные на улицах студенты косились, здороваясь сквозь зубы и преувеличенно вежливо, горожане шептались, при этом не всегда скрываясь, и со дня на день ожидался curator Конгрегации. К Маргарет в день разговора с Ланцем Курт действительно предпочел не ходить, проведя вечер в доме сослуживца под ненавязчивой, но внимательной заботой его жены; всякий раз, глядя на то, как Марта хлопочет над ним, Курт порывался спросить, почему после двадцати шести лет супружеской жизни Ланц не обзавелся детьми, но что-то его всегда останавливало…
У Маргарет он не появлялся еще два дня, вспоминая свой с ней последний разговор и предчувствуя обвинения – явные или неозвученные, однако на третий день не выдержал и все-таки явился в дом за каменной оградой, и, к удивлению Курта, единственное, в чем его укорили – это в двухдневном отсутствии. Он приходил почти каждый день, теперь не прячась – о его отношениях с племянницей герцога знал уже весь город, и соблюдать тайну было просто бессмысленно. Маргарет, кажется, находила и вовсе азартное удовольствие в происходящем, смущая его довольно смелыми выходками, как, например, свое открытое явление в его жилище – верхом, в одиночестве, без телохранителей и горничной, среди бела дня в воскресенье, хотя даже ее нахальства не хватило на то, чтобы пробыть внутри более десяти минут. Этого, впрочем, хватило им обоим…
И наконец, ясным майским утром, издевательски солнечным и полным птичьего гомона, в Кёльн явился curator Конгрегации. Повторить все рассказанное чуть более недели назад Керну Курт был вынужден снова – с подробностями, объяснениями, деталями; пара блеклых, водянисто-серых глаз смотрела на него неподвижно, отслеживая каждое движение, словно два наконечника вложенных в арбалет наемного снайпера болтов. Когда от вопросов о переписчике прибывший перешел к вопросам о его прошлой жизни и первом расследовании, Курт понял, что ничего хорошего ожидать не стоит.