Потом все стихло. Аня засыпала, когда что-то протяжно скрипнуло — то ли рассохшаяся мебель, то ли дверь. Она знала, что дверь заперта и некому прийти. И все же, казалось, слышала: на цыпочках, как всегда, когда возвращался поздно, вошел Павлик-большой и сразу же, как обычно, натолкнулся на стул, охнул, тихонько подошел, шепотом спросил: «Ты спишь?» — и ласково коснулся губами ее виска...
А у той стены — белая кроватка с сеткой, Павлик-маленький закинул на подушку обе ручонки с крепко стиснутыми кулачками, будто приготовился к драке. Слышно его сонное посапывание... И сразу за этим видением — другое. То, что не забудется никогда: морозный холод темной комнаты, свистящее дыхание маленького истаявшего человека, тонкие, исхудалые пальчики, которые она греет, греет в своих коченеющих ладонях, еще не понимая, что это — конец, пока вдруг ее не потрясет полная ледяная тишина: свистящего дыхания больше не слышно, а пальчики недвижны в ее ладонях и все холодеют, холодеют, холодеют...
И сразу, только отогнала страшное видение, наплывает другое: конверт на полу... радостное движение, каким подняла его, чужой почерк... «смертью храбрых»... И долгая ночь, когда она сидела, окаменев, даже слез не было. Под утро почувствовала, что окоченела, натянула ватник, закуталась в платок. Попробовала закурить — стало дурно. Налила воды — выронила чашку. И тогда рванулась из дому, прибежала в райком, разбудила Пегова... «А теперь муж... Ребенок, а теперь муж, — повторяла она, — мне нужно на фронт, я иначе не могу, я прошу вас...» Пегов тер седеющие виски и бормотал: «Да куда ж тебя, дочка? Разве что в саперную часть, так ведь не женское дело...» А под конец — «ну что ж, раз душа требует, иди...».
Измученная плохой ночью, неотдохнувшая, неуверенная, Аня пришла в приемную секретаря райкома. Приемная та же, но Пегова уже нет. Вместо него — Раскатов.
— А на «Красном турбостроителе» кто?
Технический секретарь равнодушно дал справку:
— На «Красном турбостроителе»? Директор — Немиров, парторг — Диденко.
Все новые. Да и как могло быть иначе после стольких лет? А она возвращается к исходной точке.
О какой, собственно, основной профессии она говорила там, на дальневосточном строительстве? Что она может предъявить здесь людям, которые ее не помнят, не знают, людям, которые ушли далеко вперед? Диплом турбостроителя, не подкрепленный последующей практической работой? «Мой отец и мой муж выросли и работали на заводе», — этим можно поделиться с друзьями, а не хвастать перед незнакомыми. «Я хочу...» Но это уж совсем не довод!