Беседа продолжалась, а Воробьев сидел нахмуренный и даже губами шевелил, как будто говорил про себя. Алексей понял, что Воробьев не может обойти молчанием выкрик Гусакова и подыскивает убедительный ответ. Через минуту Воробьев действительно вернул беседу к словам Гусакова:
— Иван Иванович с презрением отозвался о рабочих капиталистических стран, которые дают себя оболванить. Давайте разберемся, товарищи.
Алексей тоже мысленно ответил Гусакову и теперь с удовлетворением слушал Воробьева. Вот и еще один пропагандист вырос, думал он, говорит просто, а ничего не упрощает. Вот он заговорил о предательстве правых социалистов, — ух, какая у него слышится ненависть в голосе! И как он всем сердцем верит, что революционная правда сильнее!
— Как же может быть иначе, товарищи? — говорил Воробьев. — Стоит только пролетариату любой капиталистической страны сравнить свое положение с положением пролетариата в Советском Союзе, и он увидит...
Но тут Гусаков, обиженный тем, что его слова вызвали возражения, запальчиво перебил:
— Как ты сказал? Повтори, повтори, Яков, как ты сказал?
Воробьев от неожиданности немного растерялся. Полозов и Женя Никитин одновременно приблизились, готовясь прийти на выручку Воробьеву. Ефим Кузьмич оторвался от разобранного станка, неодобрительно следя за своим старинным приятелем Гусаковым, Груня перестала сосать конфету.
Большинство слушателей заранее улыбалось: ну, прорвало Гусака, теперь жди спектакля.
Гусаков поднялся во весь свой высокий рост, довольный, что нашел-таки желанную зацепку.
— Подвернется же на язык такое слово: советский пролетариат! Конечно, молодые на своем хребте не испытали, что такое пролетарий. А об этом еще Карл Маркс в своем «Коммунистическом манифесте» написал: пролетариям терять нечего, кроме своих цепей, а приобретут они весь мир. Вот что такое пролетарий: кому терять нечего, кроме цепей. Какие же мы с вами пролетарии? Мы господствующий рабочий класс. Как в «Интернационале» поется: были ничем, а стали всем.
— Правильно, Иван Иванович, оговорился я, — добродушно признал Воробьев и глянул на часы. До конца перерыва оставалось несколько минут, а последнее слово он хотел оставить за собой.
Гусаков проговорил бы еще невесть сколько, — он любил, чтобы его слушали, — но Груня решительно потянула его за полу пиджака:
— Иван Иванович, садитесь. Дозавтракать не успеете...
Воробьев подмигнул слушателям и нарочито наивно спросил:
— А во всем мире, Иван Иванович, значит, пролетарии такие же бедные, как были?
— За границей-то? — не понимая, куда клонит Яков, переспросил Гусаков и на всякий случай сел, чтобы не торчать у всех на виду. — Ясно, где, значит, социализма нету... А как же?