Звезды над болотом (Пикуль) - страница 60

— Черт с тобой, чуди и дальше… — сказала она. — Если б мне было шестнадцать, я бы еще убивалась. Но мне уже тридцать два, и надо подумать, как жить дальше…

Вернулась в контору и там снова увидела Стесняева.

— Покупай же ты, шут гороховый. Чем скорее, тем лучше…

Утром ее разбудил звон бубенцов. Мимо пронеслась тройка, в которой сидели два жандарма. Между ними, сгорбясь, поместился уездный секретарь. Возле ног его лежал жалкий скарб в свертке.

Увидев в окне Зльяшеву, Вознесенский весь вскинулся, но четыре руки тут же заставили его снова опуститься.

И он больше ни разу не обернулся. Долго еще звенели, почти ликующие, бубенцы. Потом и они затихли за лесом.

— Еду, — сказала себе Эльяшева. — Еду… в Петербург!

— А вам — в Тобольск, — сообщили Вознесенскому в губернском жандармском управлении.

Ему зачитали решение о ссылке. Он выслушал спокойно.

— Вопросы, господин Вознесенский, у вас имеются?

— Как можно жить, не имея вопросов? Конечно, имеются.

— Пожалуйста.

— А на каком языке осмеливаются разговаривать обыватели богоспасаемого града Тобольского?

Жандарм с удивлением пожал плечами, крутанул аксельбант:

— Естественно, говорят на великороссийском языке.

— Тогда почему же вы меня Тобольском наказуете? Вот если бы сослали в Гвинею или на острова Таити, где по-русски никто ни в зуб ногой, тогда, смею заверить вас, мне было бы страшно. Там я до конца бы ощутил весь ужас положения ссыльного…

— Вам, — объявили ему, — в виде особого исключения, губернатор разрешает отправиться в ссылку на собственный счет.

Вознесенский (гордец!) таких подачек не принимал:

— На свои деньги изучать географию отечества я не желаю!

— А тогда ждите, когда соберем этапную партию. Пойдете с каторгой… на аркане… пешком… как собака!

— Вот это уже по мне, — с иронией поклонился Вознесенский.

Из тюремного замка его под расписку выпустили, велели приискать для себя в городе временный постой — и жить до этапа не шумствуя, трезво и праведно. Архангельск был засыпан приятным снежком. Вовсю торговали ряды и кабаки, корабли дальних странствий, убрав паруса, готовились вмерзнуть в лед до весны.

Вознесенский снял частную комнату для постоя, и тут его навестил товарищ по шенкурскому житию — Игнатий Корево.

— А-а, бандит! — расшумелся Корево сразу. — Наконец-то и тебя за цугундер взяли… А у меня, брат, запой, — похвастался он. — Живу адвокатурой, небогато. Но мы выпьем… Едем!

Поехали. А куда — Вознесенский не спрашивал, ему было все безразлично. В санках, правя лошадьми, сидел сам адвокат. Корево еще в 1866 году, как только раздался выстрел Каракозова, добровольно явился в полицию с повинной… Всех предал! За это-то легче других отделался. Адвокат. Лошади. Сам правит. Запои!