— Он нужен мне, — сказал Иво. — Потом я сам отведу его обратно.
Ортсгруппенфюрер скривился, но, поскольку только что сам утверждал, что фюрер гордится Иво, пришлось промолчать.
Почти сразу после обеда Иво снова пошел с Пьером в сад. Они, не произнеся ни слова, проработали до темноты и тогда лишь остановились.
— Я вас доставлю обратно, — сказал Иво. — Съедите еще что-нибудь или выпьете?
— Не знаю, можно… Могу я взять с собой?
Иво кивнул и завернул ему все съестное, что сумел найти. Пьер удивленно смотрел на него. По дороге к рыночной площади, он предложил:
— Если вам что-нибудь понадобится… Кажется, ваша девушка — цыганка. Она здесь живет?
Иво ничего не ответил.
— Я мог бы ей передать какие-нибудь вести от вас, если вы сами… Нам иногда позволяют прогулки. Так, пожалуй, и будет, если кто-нибудь не сбежит. Нам ничего не стоит зайти в селенье. Я хочу сказать, нам ничего не стоит это сделать.
— Я сам пойду, — сказал Иво.
Пьер остановился.
— Вы — славный парень. Но вы, и вправду, очень наивны. Вы не очень-то полагайтесь на мундир, орден и все такое. Поначалу это подействует. Но войну Германия проиграет, победить ей не удастся. И чем ближе к концу, тем хуже будет. Везде.
— Мы везде побеждаем.
— Пока что. Россия — большая. А еще есть Америка.
— Если вы наденете мундир и окажетесь напротив меня, что вы станете делать?
— Буду стрелять. Но это не какие-то личные счеты.
— Ну а если вы меня узнаете?
— Буду стрелять, — повторил Пьер. — Потому что война. И вы будете стрелять.
— Мы в самом деле можем стать врагами?
— Мы никогда, Иво, не станем врагами, отныне никогда, но мы будем стрелять, оба, потому что на нас разные мундиры, потому что на войне не нужно особых поводов — только другой мундир да какая-нибудь безумная идея, нередко под названием «отечество». И такой способ умерщвления людей похуже всех других. Я бы хотел… я мог бы растолковать вам это за стаканом вина, если бы проклятая война не дышала в затылок.
На рыночной площади они разделились, и Иво пошел в сторону цыганского селения. Но там его встретили только запертые двери и занавешенные окна, а Сильва, появившаяся из соседнего со своим дома, бросилась от него прочь, будто от чужого. Он нагнал ее за церковью, уже на опушке леса. Лес стоял голый, наполненный осенью, как год назад, когда он уходил в армию. Сильва убегала все дальше между свежими пнями недавно срубленных деревьев, по взрытой земле, на которой лежали выкорчеванные кусты. Когда Иво снова обнаружил Сильву, она, съежившись, сидела на земле.
— Ты не должен был приходить, — сказала она.