* * *
За этим периодом смешение и брожение последовал, с появлением Бэкона и Декарта, новый век, — век системы, порядка и равновесия. Картезианский рационализм является самым чистым и самым полным выражением того духа, который получил преобладание в эту эпоху.
С одной стороны Галилей положил прочное начало тому опытному познанию природы, основные задачи которого ясно сознавал уже Леонардо да Винчи. Открытием законов маятника (приблизительно в 1604 г.) Галилей доказал, что явление природы возможно объяснять путем установление связей между ними, не прибегая ни к каким находящимся вне их силам. Понятие естественного закона было с этого момента установлено. И после того как Гассенди связал эту науку, опирающуюся только на математику и опыт, с античным эпикуровским атомизмом, многие стали рассматривать ее, как нечто несовместимое с христианским сверхнатурализмом. Вольнодумцы, дерзкие фривольные говоруны и серьезные люди пользовались наукой, как опорой для натурализма и атеизма.
С другой стороны религиозная вера, закалившаяся благодаря самим своим испытаниям, проявлялась с новой силой как среди протестантов, так и среди католиков. Во всяком случае она не могла уже более оставаться простою привычкою духа, связанною с преданиями и вековыми обычаями. Она стала опять внутренним убеждением, требующим от адептов борьбы и страданий.
Каково же, перед внутренним судом сознания, взаимоотношение науки и религии, — этих двух сил, провозглашающих по видимому прямо противоположные принципы? Декарт дал такое решение этому вопросу, которое в течение долгого времени, казалось, удовлетворяло всем запросам нового сознания.
Декарт устанавливает принцип взаимной независимости религии и науки. Наука имеет свою область: природу, — свой объект: овладение силами природы, — свои орудия: математику и опыт. Религия рассматривает сверхземные судьбы души и покоится на известных верованиях, весьма впрочем простых и не имеющих ничего общего с утонченностями схоластической теологии. Наука и религия не могут ни стеснять друг друга, ни господствовать одна над другой, так как при своем нормальном, правомерном развитии, они нигде не сталкиваются между собой. Никогда более не должны вернуться времена, подобные средним векам, когда теология предписывала философии выводы, которые эта последняя должна обосновать, и принципы, из которых она должна исходить. И наука и религия автономны, каждая в своей сфере.
Ho из этого не следует, что разум человеческий должен просто принять их, как две чуждые друг другу системы истин. Голый дуализм не может удовлетворить философское мышление. Но картезианство и есть как раз философия соединение или связи между различными вещами, не сводимыми друг на друга с точки зрение логики. Усвоив себе принцип: cogitо ergo sum (я мыслю, следовательно я существую), Дркарт сумел установить тип связи, не известный диалектике схоластиков. Cogitо ergo sum не есть заключение силлогизма: наоборот, предложение это само является условием и обоснованием того силлогизма, из которого оно по-видимому могло бы быть выведено. Раз связка ergo (следовательно) дана в этом предложении, выражаемая последним необходимая связь может быть формулирована в предложении общего характера: quidquid cogitat, est. (Всякий, кто мыслит, существует), а отсюда легко конструировать силлогизм, приводящий к соgitо ergo sum*). Познание, действительно плодотворное и притом необходимое нам ранее построение силлогизма, заключается в соединении двух терминов „мышление“ и „бытие“,которые даны нам, как самостоятельные и независимые друг от друга понятия.