— Рассаживаться только по двое!
Мы покорно выполнили команду, сложили на сани свои пожитки. И вдруг, глянув на одного вооруженного жигита в полушубке и валенках, я узнал в нем близкого родственника — своего жиена[63].
Я не верил своим глазам. Как он оказался в отряде атамана Анненкова?! Ведь туда принимались только добровольцы… Отряд, который будет конвоировать нас, называют «партизанским». В его руках судьбы пятидесяти революционеров. Неизвестно, что они сделают с нами, когда выведут за город…
Неужели это он? Для меня это самая неслыханная обида. Я уставился на молодого жигита, все еще не веря себе — он ли?
«О люди, сколько еще мрази среди вас!.. О жизнь, каких только негодяев не растишь ты! Одни вынуждены страдать за справедливость, охваченные тоской и горем, другие торжествуют подло и мерзко. Да будут прокляты подлецы и мерзавцы!» — с яростным молчаливым озлоблением думал я.
Жигит, на которого я обратил внимание, забеспокоился, начал боком протискиваться ко мне и, приблизившись, поздоровался.
— Ассалаумаликум!
Я не ответил и отвернулся. Он что-то пробормотал и начал здороваться с моими товарищами. Послышалась команда:
— Трогай!
Заскрипели полозья, и поплелись мы за санями по мерзлому снегу. Мороз пронизывал до костей.
Город еще спал, а над горизонтом медленно поднималось солнце в морозном оранжевом сиянии.
Каждые сани — впереди и сзади — сопровождал всадник и пеший конвоир.
Вышли на окраину города.
Начальник тюрьмы, сидевший на рыжем коне, распростился с конвоирами.
За окраиной некоторых из нас ожидали немногочисленные родственники. Каждый день они выходили на дорогу, чтобы не пропустить этап и проститься. Сейчас стояли молча, не сводя глаз с наших лиц, и утирали слезы, словно провожали нас в последний путь. Звонко скрипел снег под ногами заключенных и конвоиров, под полозьями саней и конскими копытами.
Вооруженные конвоиры шли вперемежку с заключенными, а за нами кавалькадой тянулись казаки на конях. Кони то и дело проваливались в сугробы.
Акмолинск остался позади.
Среди заключенных шесть казахов-большевиков, организаторов совдепа, и одна женщина.
Конвоиров около семидесяти человек — это верные и надежные колчаковцы, правая рука адмирала. Солдатам из мужиков Колчак не доверял конвоировать большевиков. Наш конвой — сплошь казаки, кроме моего родственника-казаха да еще одного сына бродячего торговца-полуузбека.
У пятнадцати атаманцев, прибывших из Омска, вид самый зверский, нрав бандитский. В глаза бросаются две буквы на их погонах «А. А.», выведенные серебристой краской, что означает: «Атаман Анненков».