Тут меня по плечу кто-то, эге, мол. Я добродушно поворачиваюсь.
Ба-бац!!
Хуяк!
Здравствуй, асфальт!
Полежал маленько. А куда торопиться? Теперь-то уж точно некуда. Чувствую, кровушка закапала. Достал платочек, по лицу размазываю. Ну, вот тебе, ёбчика мать-то, сходил за хлебушком.
Посидел-посидел, тупо, помню, еще заметил, что каблуки на ботинках уже стоптаны совсем, в ремонт надо, встал, сумочку с хлебом с травки подобрал, да пошаркал домой, асфальт пачкая.
По тормозам рядом. Менты. Что? как? Меня на переднее сиденье, и газу по переулкам.
И, действительно, идут по дороге двое, друг за дружку держаться.
— Эти?
— Они.
Просимо до хаты, гости дорогие.
Приезжаем в отделение здешнее. Заводят этих деятелей. Распиздон, что меня приветил, так дружественно кому-то: а, мол, Вася, здорово. Меня на скамеечку у входа посадили, я кровку слизываю, а тут, буквально, еще один мент подошел. Амбалистая такая ряха. Молотобоец кубанский. Этот, мой-то, к нему с объятиями, а тот дверку в комнату открывает и заводит его. Дверку прикрыли.
Чего я здесь, думаю, Артушенька, сижу? какого доброго жду? домой надо шлепать, бодягу свинцовую на харю лепить. А то как бы самого, неровён час, на пятнадцать суток не закатали. У нас ведь как? Ягненок всегда виноват.
Слышу там, в комнате, будто шкаф упал. Выводят моего. Потускнел он что-то, не веселится больше. Расстроился что-то. Повели, руки за спину. Дежурный ко мне: «Заявление писать будете?» А чего не буду? буду. Написал.
Кособочу домой, размышляю, надо же, хороший же был день, настроение такое, а тут на тебе! Как нарочно. Не радуйся мол, свин, понапрасну.
Жена аж ахнула, когда дверь открыла. Понятное дело, я бы и сам на жопу присел: человек-человеком ушел, а является чучелин с харей расквашеной.
А по утру… Мало того, что физию по всем углам разнесло всеми цветами радуги. Губища, как у верблюда, вась-вась. Глаз грецким орехом. Нос набок, помидориной перезревшей. Рожа… Будто дети школьным глобусом в футбол гоняли. И это с одной-то плюхи!
Проходит дней там сколько-несколько.
Я на больничном, естественно. Сижу дома. Желтею потихоньку. Куда с таким телевизором?
Звонок в дверь.
Открывает моя.
Стоит какая-то баба чужая, ах-ах, так жалостиво, простите де, дурака моего, дело уголовное, и наглым буром в квартиру лезет.
Моя: «А мне какое дело? Не надо людей по голове на улице стукать. Пусть сидит. Поделом».
Эта давай рыдать в заходы. Вот, конфетки возьмите, коробку пихает. «Грильяж в шоколаде». Тут супчик-то со своей губой еле-еле цедишь, а она грильяж, видите ли, принесла, стерва. Я разозлился, губой шлепаю — уйдите сейчас же! вон отсюда! а та ни в какую, пихает эту коробку, слезы крокодильи льет. Ну моя, психованная была в это время какая-то, больная наскрозь, по психозам всяким в нервный диспансер ходила. Да забери ты эту коробку, вопит, лишь бы убралась поскорее.