— В каком же роду войск? — заволновался пенсионер.
— Артиллерийская разведка.
— Нет. Я всю войну в саперах. Анатолий Николаевич, — представился он, кивнув нам, и протянул Манычу руку.
— Артур, — в свою очередь сказал Маныч.
— А по отечеству как? — строго спросил ветеран. — Обязательно по отечеству. Когда по имени-отечеству, — отца своего величаешь.
— Арсеньевич. Артур Арсеньевич, — поправился Маныч.
— Как папа сейчас?
— На пенсию вышел и через год не стало. Скоропостижно.
— Да, — упавшим голосом сказал ветеран и повторил: — Скоропостижно. Я тут на днях кино смотрел, с Папановым. И всё вроде у мужика: и жена молодая, и работа министерская, квартира новая — и раз! Скоропостижно. А так, может быть, и пожил бы еще… Без бабы-то молодой.
Он отошел куда-то в сторону и тут же вернулся с чекушкой водки.
— Хоть оно и… Врачи мне житья не дают. Но с сыном солдата! — Он плеснул в два граненых стакана, принесенных с собой, остальное разлил нам прямо в пивные кружки.
— За Победу, — тихо сказал Маныч.
Ветеран задрал голову вверх и часто-часто поморгал.
— Нервы уже не к черту, — выдохнув, после выпитого, сказал он. — Я ведь за зеленью, на базар. Жена уже второй год не встает. Всё приходится самому. Ну да пока силенка есть еще.
— Давайте я вас на транспорт провожу, — предложил Маныч.
Мы тоже допили пиво и вышли из прохлады пивной на жаркую улицу.
— Дед, помню, никогда не говорил: «Дали мы им, гадам!» — сказал Минька, глядя вслед Манычу и ветерану. — И кино смотреть про войну не мог. Врут всё, говорил.
— Как они тут сдачу не сдают нагло, а?
— Пиривычка, дарагой.
— Маныч рассказывал… Он же на югах-то работал.
— Жил.
— Ну, жил. Какая разница: один поп, другой дьякон. Неважно. Заходил один приезжий на курорты, к ним в кабак. Закажет у бармена сотку, а тот мелочь «пиривычно» не сдает. Ну и ком клином. Базар за вокзал. Однажды заходит, заказал, и снова, у проходного. Настырный за справедливость. Бармен тоды рублик металлический на плите — до посинения, — и подал на тарелочке…
Но тут Миньку начальственным животом остановил полу лысый гражданин с портфелем и с места в карьер стал выговаривать:
— Что вы себе позволяете! В чем вы ходите в городе высокой общественной культуры! В «этом» в Америке в тюрьмах гомосексуалисты сидят!
Его брезгливый палец зацепился за карман минькиных шортов, до которых волею судеб дожили когда-то фирменные «супер райфл». А дело-то в том, что на причинном месте у Миньки сидела огромная рыжая кожаная заплата, поскольку где тонко — там и рвется, а именно это самое место почему-то протирается быстрее всех остальных. Справедливости сказать, в минькиной сумке аккуратненько свернутыми лежали белые, с иголочки, «Ли» — не трепать же их почем зря.