Дождь надоел на следующий день. Не прекращаясь, он лил вечер, ночь, и к утру, немного выдохшись, уже только нудно моросил.
Проспав до девяти часов и напившись пустого чаю, я пошагал в заводоуправление, по возможности обходя маракотовой глубины лужи на горбатом асфальте. В парке, у восточной проходной, перепрыгивая очередной водоем, наконец, поскользнулся и чтоб не упасть, инстинктивно, ухватился за сутулого фитиля в демисезонном, совсем еще не по погоде, пальто, рукава которого были субъекту по локоть.
— Извините, — пробормотал спаситель.
— Это вы меня. Потоп, — попытался я оправдаться и приготовился прыгнуть дальше.
— Мужчина, — осторожно окликнул прохожий вежливым голосом, не смотря в мою сторону, и приподнимая портфель, — вам телефон не нужен за чирик?
— Нет, не нужен.
— Извините.
— Да что вы.
— Дни поражений и побед, — вздохнул человек и пошел себе по лужам, размахивая портфелем.
В отделе кадров, получив на три листа анкету и два чистых листа писчей бумаги для заявления и автобиографии, я присел за стол в широком коридоре и вместо того, чтобы заняться делом, стал наблюдать, как по коридору из двери в дверь ходят очень занятые люди и просидел так довольно долго, думая ни о чем.
Затем, вздохнув, в начале листа, отступив с красной строки, написал:
«Идапопремногоблагорассмотрительствующему».
Отступив ниже, округло вывел:
«Милостью Вашей прошу определить меня на необременительную службу, по причине легкости ума и неспособности отражения реальной действительности, данной мне в ощущениях».
Подумав, добавил: «С великой покорностью, высоким решпектом, покорнейше пребываем».
И расписался с ятями и завитушками на пол-листа.
Покончив с заявлением, принялся за автобиографию.
Начал от печки.
«В 1917 году, когда свершилась Великая Октябрьская социалистическая революция меня еще не было на свете. Когда страна и весь советский народ, в порыве созидательного труда»…
На работу не хотелось, хотелось оттянуть хоть еще на денек, хотелось, чтобы из канцелярии выгнали и кинули вслед чернильницей.
Ой, жизня начинается. Теперь не личное главное, а сводки рабочего дня.
Анкета требовала подноготную о забытых родственниках и девичьих фамилиях. Рюриковичи мы. Отец мой мельник, мать — русалка. Покончив с «нет», «не был», «не состоял» и «не привлекался», я зашел в тесный кабинетик и положил бумаги на край стола.