В задумчивости подъехали наши друзья к околице села Гордино, где их уже встречал староста Акакий Анисимович. И когда уже Иванов хотел с ним заговорить, на сельской улице показалась шумная толпа народа, впереди которой вели связанного человека.
Это был пойманный беглый арестант: молодой человек, невысокий, изможденный и испуганный. На нем серого цвета, просторная, грубая куртка и такие же шаровары, порванные, как и куртка, во многих местах. Бледное, узкое лицо блестит крупными каплями пота, впалые глаза беспокойно бегают, связанные сзади в локтях руки бессильно сжимаются в кулаки. Он идет, понуждаемый толчками, и кричит:
— Вы не смеете меня бить… Не смеете вы, тёмные люди! И без вас есть, кому меня бить! Отпустите меня!
Но провожатые, озлобленные, что у них пропала, благодаря беглецу, лучшая часть дня для работы по хозяйству, не убеждаются его воплями и продолжают награждать его тумаками.
— Добро, добро! — раздается в толпе, — ужо, барин тебя на все четыре стороны отпустит, а теперь пошевеливайся-ко, поспевай!
Процессия остановилась, не дойдя пяти метров. Воцарилось молчание. Пойманный затравлено озирался, наши друзья с интересом его рассматривали.
— Что-то не похож он на варнака, — с сомнением проговорил Иванов, и спросил у стоящих за арестантом конвоиров: — Не натворил ли чего?
Вперед выступил крепкий мужик, и, комкая картуз в руках, ответил: — Нет, барин, не успел. Он тут недалечко, на бережку сидел. Дашутка, Степанова дочка, по грибы в лес шла, так он ее ограбил, хлеб, слышь, отнял. Она и навела на него. А так не безобразил.
— По какой статье сидеть изволите, милейший? — обратился к пойманному Иванов.
Тот молчал, только шумно дышал, и стрелял глазами в разные стороны, пытаясь найти способ освободиться.
— Уголовный или политический? — тогда в лоб спросил Иванов.
Арестант плеснул в него таким презрительным взглядом, что Николай даже чуть откинулся в седле, как от удара. Ничего себе. Точно, политический. Варнак-уголовник не играл бы в лорда Байрона.
Иванов начал рассуждать вслух: — "Земля и воля" вроде уже скисла, "Чёрный передел" тоже, а… "Народная воля"! Никак, господин народоволец, собственной персоной?
При этих словах беглец выпрямился, гордо вскинув голову, и хрипло произнес: — Не вам меня судить, царские холопы!
Крестьянская толпа, услышав такое, глухо ухнула и надвинулась на арестанта.