К остановке подкатил трамвай, двери открылись и, шипя, затворились снова. И в тот же миг Велло заметил в окошке трамвая лицо Катрин. Трамвай тронулся, а Велло побежал за ним следом и так отчаянно замахал руками, что водитель снизил скорость и снова открыл двери.
Тяжело дыша, Велло опустился на корточки рядом с сидевшей Катрин.
— Ну, что, Катт? Господи, я вижу, ты мрачная. Конечно, конечно, о чем тут говорить, я сволочь. Катт, я прошу тебя… Нет, не умею, не получается. Я, наверное, сейчас просто подлизываюсь. Да, вместо того, чтобы работать, заниматься делами, генерировать идеи, мужчины в последнее время занимаются в основном тем, что плаксиво строят догадки, почему жена опять не в духе, почему жена опять капризничает. Но я еще не сдался! Хотя тебе это и не нравится.
Катрин молчала.
— Ну, это еще не конец света, не, гибель Помпой, — продолжал Велло. — Это всего-навсего катастрофа в квартире номер двадцать три!..
В пустынных гулких коридорах филармонии, в репетиционных залах и сумрачных фоне слышен голос репетирующей Катрин. Песня то и дело прерывается, слышны деловые реплики певицы и аккомпаниатора:
— Тут чуть громче, Том, да?
— Да-да, форте, теперь порядок.
— А это место?
Репетиция идет в большом и неуютном зале, заставленном стульями, футлярами музыкальных инструментов, пюпитрами. За роялем сидел концертмейстер Том, человек средних лет с кудлатой бородой и лицом грустного пройдохи. Он взмок от жары и неимоверных потуг скрыть, как ему все надоело.
Расстегнув еще одну пуговицу на рубашке и многозначительным движением отерев пот со лба, он покосился на пачку сигарет на рояльной крышке.
— Дыми, старина, дыми, — кивнула Катрин.
Она уселась верхом на стул, хотя видно, что чувствует себя в этой позе неловко. Так Катрии заставляет себя бороться с жизненными передрягами.
— Помоги мне, Том, — попросила она по-дружески. — У тебя хороший нюх, ты всегда знаешь, что да как. Как мне поладить с этим «Кокосом»?
— Да-а… Это довольно приличный ансамбль. А главное, он завоевывает популярность. Но откуда же я знаю… У меня уже давно никакого нюха нету. Как наступила эпоха диско, мой нюх сразу испортился, стареть стал… А этот их Тороп — стреляный воробей.
У Катрин хватило наглости коротко и грубовато рассмеяться в ответ:
— Ну уж, ну уж. Я ведь тоже не первый день на свете живу… Ладно тебе…
— Знаешь, тебе не мешало бы подобрать репертуар повеселее. Видишь ли, Катт, твоя манера иногда просто пугает публику. Ты ужасно серьезный человек, даже улыбнуться лишний раз не хочешь. Будто не поешь, а мораль читаешь. Если тебе это раньше никто не говорил, то можешь сейчас сказать мне спасибо. Улыбаться надо, Катт, улыбаться!