История от Нестора «Изольдовича»
Работа с людьми, постоянное общение, при котором трудно остаться собой, не растворившись в чужих страстях, надеждах и желаниях, развивает предвидение. Будучи управдомом, пророчествовал Савелий Тяхт, а Нестору будущее являлось неожиданно, в знаках, которые он не мог расшифровать, но постигал интуитивно, будто его вдруг охватывало чувство давно виденного. Он видел дом насквозь, раздвигая стены, видел, как Саша Чирина, боясь сглаза, кормит грудью ребёнка, отвернувшись в угол, как мечется по комнате мать, бросаясь от одиночества на стены, как под землёй в канализационных трубах скребутся крысы и как, не находя общего языка, ворочаются в могиле его отцы. Но его прорицательского дара не хватило, чтобы понять, что эта способность зреть будущее просыпается у отверженных, зачатых без любви, родившихся сразу стариками, компенсируя их ущербность, замещая их неспособность любить. Его проницательность не была порождена состраданием, а потому оставалась слепой, не подсказывая рецептов, не давая советов, кроме одного, не исправляющего отдельную судьбу, а улучшающего мир в целом, для стороннего бесстрастного наблюдателя. Распоряжаясь чужими судьбами, Нестор относился к жильцам с холодной, надменной покровительственностью, будто к оловянным солдатикам, которыми играл в детстве у Савелия Тяхта. Он видел, что они коротали свой век в доме, где рождаются между делом, живут на бегу, а умирают в одиночестве, наблюдал, как их мозг кружит хожеными тропами, будто стрелки часов, которые скрадывают время, кружась по растрескавшемуся циферблату. Они жили, вцепившись в настоящее, которое было для них единственно правильным, словно остального и быть не могло, а если всё же случалось что-то другое, оно тоже становилось давно ими предвиденным и закономерным. Из-за скудной фантазии они не могли ни погрузиться в прошлое, ни унестись в будущее, зато крепко, двумя ногами, вязли в трясине сиюминутного, представлявшегося им вечным. И всё же у Нестора болела за них душа. «Не бери в голову, − успокаивал его Савелий Тяхт. — Всякое бывает, в каждом дому по кому». Но он казнил себя за любой промах, считая себя ответственным за всё, что случается в доме, сбиваясь с ног, старался расставить в нём всё по местам, будто у себя в шкафу.
Савелий Тяхт сжёг домовые книги, и Нестору пришлось начинать с нуля. А заполнять белые листы оказалось непросто. Ему приходилось их постоянно переписывать, и каждый раз выходило по-разному. Как тогда, когда он перечитывал их у Тяхта, пытаясь представить прошлое, которого не застал. Ему рисовались картины странной, далёкой жизни, люди, которые вели себя так, а не иначе по одним им ведомым причинам; он примерял их жизнь, как пиджак с чужого плеча, раскроенный и заново сшитый. Их мысли были только его домыслами, их поступки остались тайной, исчезнув навсегда вместе с книгой, которую сжёг Савелий Тяхт. Да и он писал в силу своего разумения и памяти. А как на самом деле было — кто знает? И теперь кого заносить в книги? За какие заслуги? Кого встретил на лестнице? А кто не попал, того и не было? Нестор мучительно долго ломал голову, но постепенно освоился, и, оправдывая себя, всё чаще переиначивал стихотворение Ираклия Голубень: «Пусть о тех, кто жил когда-то, Бог один лишь правду знает!» Встречая жильцов, не отмеченных в его книге, он теперь раскланивался, вертя змеиной головкой, и его телячьи глаза делались как чечевичная похлёбка.