Почему она говорила с ним?
– А особенно из-за Джины, не находите?
– Я наконец начала прощать себя за это, Макс, – сказала Джина. – Боже, это же ты сказал мне, что в этом не было моей вины, что я не провоцировала их. Почему ты не можешь сделать то же самое?
Терапевт повернулась к нему.
– Давайте разберем это подробнее. Помните ли вы, что чувствовали, что вы...
– Вы что, шутите?
Конечно, она не шутила. Терапевты не шутят. На самом деле, шутки с клиентами находилось в «Гигантском Списке Вещей, Которых Нельзя Делать» в книге правил терапевтов, наряду с использованием пукающих подушек и пластмассовой рвоты и надеванием белых пальто после Дня труда.
Но Макс наконец понял. Сегодня они были тут не ради Джины, они были тут из-за него. Как будто это могло помочь. Как будто копаясь в его злости и вине и размешивая их, можно сделать что-то еще, кроме как заставить его взвыть от безысходности и боли.
Он поднялся, опираясь на трость.
– С меня хватит. Извините. Я не могу...
– Тогда что же нам делать? – мягко спросила Джина. – Наши отношения действительно лишь на время? Ты знаешь, я справлюсь с собой. Я останусь лишь на неделю-другую, пока ты не завершишь курс реабилитации. Останусь, пока ты не сможешь обходиться без трости. Но на самом деле я лгу себе. Я просто продолжаю ждать, надеясь что… я не знаю...
Она рассмеялась, и этот смех был полон боли.
– Может, я думаю, если мы продолжим заниматься любовью, ты проснешься однажды утром и скажешь: «Я не могу жить без тебя...»
Иисусе.
– Чего я не могу сделать, так это дать тебе то, что ты хочешь, – прошептал Макс.
– Даже если все, чего я хочу, это чтобы ты говорил со мной? – ее глаза наполнились слезами. – Было время, когда... Ты рассказывал мне все.
Макс не мог ответить на это. Что он мог сказать? На самом деле, нет, я слишком о многом умалчивал...
Тишина, казалось, окружила их, все сжимаясь и сжимаясь.
Рита прервала ее.
– Джина, если бы ты могла сказать что-нибудь Максу прямо сейчас – что угодно – что бы это было?
– Прекрати обращаться со мной, словно я могу сломаться. Даже когда мы занимаемся любовью, ты так... осторожен. Как будто берешь весь этот семьсот сорок седьмой в кровать каждый раз... Разве ты не можешь просто... позволить этому уйти?
Макс не мог облечь это в слова – его злость, его гнев на то, через что она прошла.
Позволить этому уйти?
Отпустить? Как он мог отпустить то, что так мучило его? Слов не было, а даже если бы он и попытался, то лишь стонал бы, и стонал, и стонал. Вместо этого он прочистил горло.
– Я не могу это сделать, – снова сказал он.