- Пушок! – окликнул собаку.- Ты что, балбес, своих не признаёшь?
Дворянин замолчал, склонил набок голову, сдвинув уши ко лбу, прислушался, припоминая, и вдруг с радостным визгом с подвыванием бросился на калитку, царапая её быстрыми движениями обеих лап и стараясь открыть. Наконец, в доме дверь отворилась, вышла мать и, стоя на крыльце, сторожко окликнула:
- Кто там? Чё надоть?
- Пустите переночевать, - попросился гость, гнусавя, - пустите, люди добрые.
Мать как сметливый сторож присмотрелась, соображая – мать не обманешь!
- Ванька, ты?! – вскрикнула негромко. – Ванюшка! – и, открыв дверь, закричала внутрь дома: - Отец! – затопталась, не зная, то ли бежать к старому, сообщить приятную новость, то ли броситься к сыну. В конце концов, материнский инстинкт пересилил, и она побежала к калитке. – Ваня! Сынок!
А сын уже открыл калитку и шагнул навстречу, распахнув объятия. Прижал к себе самую дорогую, самую лучшую, самую любимую женщину на свете и, низко опустив голову, целовал в обе щеки, а она его – куда попало: в нос, в губы, в усы и всё жалась к большому телу родного дитяти, и он чувствовал, как материнское тепло передаётся ему, вызывая ответные нежность и благодарность.
- И не сообщил! – попеняла – Мы уж и не ждали в эту осень.
С крыльца послышалось отцово:
- Чево блажишь? – Всмотрелся в темень. – Кто там?
- Да Ванька же! – громко поведала мать, отрываясь от сына. – Не узнал, что ли? – спросила задорно, как бы упрекая в бесчувствии и ревнуя к первенцу.
- Ну? – заторопился с крыльца и отец. Тоже как мог неловко, по-мужски обнял большое тело сына, схватив за уши, притянул его голову и смачно расцеловал трижды, по-русски, в обе щеки. – Не расти большой, - оправдал хватку. – Усищи-то распустил – и до губ не добраться!
А сзади прыгал с визгом и толкался мордой под колени дворянин, требуя и своей доли ласки. Ванька присел, поднял пса на колени и к вящей радости того поцеловал прямо в холодный мокрый нос. Псиному восторгу не было конца: Пушок соскочил с колен и как ошалелый заметался по двору, то и дело подбегая к молодому хозяину и прыгая вокруг него чуть ли не до лица. Иван Всеволодович, блаженно улыбаясь, облегчённо вздохнул: «Хорошо дома! И хорошо, что не остался в чужом, там, в неприютной Москве».
- Хватит лизаться-то! – приказал настоящий хозяин. – Пошли в дом. – Взял чемодан сына и пошёл, как и полагается, первым. Но первым всё же, не слушая окриков, протиснулся взбаламутившийся пёс и в доме не отходил от Ивана ни на шаг, успокоившись лишь тогда, когда тот, обойдя комнаты, уселся за кухонный стол.