- Мерси, - Мария Сергеевна совсем не ожидала от трагика даже такого скупого комплимента.
- Сколько мы уже вместе? – для него, состарившегося на сцене, время давно потеряло счёт.
- Да уж скоро за десятку перевалит.
- Ого! – удивился Плаксин. – Изрядно. А я тебя и не знаю толком.
- А для меня Мария Сергеевна, - несмотря на старшинство в возрасте Влад всегда называл её по имени-отчеству то ли уважительно, то ли сохраняя дистанцию, - всегда была склочной бабой, нарочно цепляющейся к Аркадию и затягивающей рабочее время. После сегодняшнего – не так.
Склочница удивлённо взглянула на плохо знакомого моложавого мужчину, занимающегося не настоящим мужским делом.
- Тебе надо менять профессию, - посоветовала жёстко.
- Знаю, - не стал вставать на дыбки Влад. – Каждый сезон уговариваю себя и никак не могу уговорить. – Он выдохнул длинную струю дыма. – Затягивает актёрство как спортсменов, готовых мантулиться до икоты. Причём, чем меньше таланта, тем сложнее остановиться.
-Точно, - подтвердил ветеран Плаксин, - уже знаешь, как надо, но не можешь так, как надо.
- Да я не про тебя, - извинился тамбурный исповедник.
- А я и не в обиде, - отмёл извинения патриарх сцены, - ты прав: уходить надо вовремя – тогда, когда овладело равнодушие. Но человечишка слаб, особенно артист. Преклоняюсь перед Магомаевым и Атлантовым, а сам – не могу. Потому и глушу совесть водкой.
- Я тоже уйду после этих гастролей, - совсем уж неожиданно объявил Стас. – Уйду в музыку.
Мария Сергеевна окончательно опешила от последствий своей краткой режиссёрской деятельности.
- Да ладно вам! – пожурила слабых мужиков. – Совсем раскисли. – Она знала, что для артистов крайние душевные состояния типичны и не особенно поверила в истинность намерений соратников по лицедейству.
Вернувшись в вагон, она присела в проходе, напротив Алёны, уткнувшейся в небольшой томик Ахматовой.
«Есть в близости людей заветная черта,
Её не перейти влюблённости и страсти, -
Пусть в жгучей тишине сливаются уста,
И сердце рвётся от любви на части», - припомнила вслух Мария Сергеевна когда-то поразившее её четверостишие печального до беспросветности стиха, как будто поэтесса заглянула ей в душу.
Алёна оторвалась от книги и внимательно взглянула на неприятную женщину, с которой надо будет притворяться на сцене, да так, чтобы зритель уверовал, что они и в жизни близкие подруги.
- Не верится, чтобы вам могла нравиться Анна Андреевна.
Мария Сергеевна снисходительно улыбнулась – она давно уже перестала играть в девчачьи игры «нравится - не нравится».
- Ты права, - согласилась с максималистским утверждением юного дарования, не обтёсанного ещё закулисными жерновами, - для меня и впрямь уже не существует творческих авторитетов, их угробил, размазал по грязи лжи театр, - но, помолчав и подумав, всё же поправилась: - Кроме, пожалуй, Чехова.