– Я пошутил, комбат. Имел в виду свою национальность.
– Ах, да… Так вот, примешь дела после атаки, а пока будь на подхвате.
– Товарищ майор, – негромко сказал Белоконь, – с реабилитацией штрафников нашей первой роты что-нибудь получилось?
– Мне не докладывают, Василий. Я только могу отправлять бумаги выше. Я даже насчет тебя не знал. Надо же, восстановили, повысили… Другие штрафники о таком могут только мечтать. А ты… – Титов не закончил.
– А я дурак.
– Нет, ты просто мало думаешь о русской земле. О ней, нашей матери и кормилице, нужно помнить каждую минуту.
Белоконь посмотрел на роющихся в окопах людей с лопатками. Он указал на них и произнес фразу, которая через секунду показалась ему сущей абракадаброй:
– Вот кто в русской земле по уши.
– Правильно, – сказал Титов. – Они делают общее дело. А не сводят личные счеты, когда родина стонет под пятой захватчика. Когда огромная часть нашей страны обливается кровью в лапах фашистской гидры…
– Да, комбат, согласен, – сказал Белоконь. – Свои личные счеты они уже свели. Теперь им остается лишь делать общее дело.
* * *
В очереди за оружием Смирнова было слышно издалека. Бывший разведчик что-то говорил громким глумливым голосом, а его рота отвечала своему командиру нестройным гоготом.
– Есть в энкавэдэ такая должность, – вещал Смирнов, ничуть не стесняясь выдающих винтовки особистов, – как заместитель полевой жены. Для нее и звание специальное предусмотрено: подкапитан. Вот наш друг и был таким заместителем жены под капитаном гэбэ!..
Когда Белоконь подошел поближе, он увидел и объект издевательств. Им был худосочный штрафник с бледным до синевы лицом. Белоконь поначалу не узнал его в пилотке, но через секунду понял, что это Лютиков.
Он не удивился. Чему удивляться? Керженцев наверняка отыгрался на молодом лейтенанте за Белоконя. Предположение подтвердилось, когда очередь подвинулась вперед на пару шагов. Лютиков опирался на палку, но все равно едва не свалился. После этого усилия бывшего лейтенанта долго кренило в сторону. Белоконь заметил, что на простой солдатской форме, в которую Лютиков был облачен вместо новеньких энкавэдэшных шмоток, спереди по всему телу проступали пятнышки крови.
Это ничуть не смущало Смирнова. Похоже, ему доставляло особое удовольствие медленно добивать особиста. Штрафники его поддерживали, за Лютикова никто не заступался. Кому не было смешно – а многим не было, – тот просто не смеялся и смотрел на бывшего офицера НКВД с тупой злобой.
– Ох, и удачная у тебя фамилия! – продолжал Смирнов. – Погоди немножечко, вот погоди, и пойдет по всей армии, да что там – по всему фронту слава об особисте Одуванчикове… то есть, извини, Лютикове, прозванном за крутой нрав лютым. Слово «подлюка» мы учитывать не будем, потому что у кого ж на такую ересь язык-то повернется? Подкапитан энкавэдэ – и вдруг подлюка. Нет, красный воин, такого прозвища тебе можно не опасаться.