Он хотел было всадить нож в ее обнаженную грудь, когда заметил, что ее другая рука указывала ему на окно. Это было узкое отверстие с одной ставней, прорезанное очень высоко, почти под потолком. Он тупо уставился на него. Молодая женщина бесшумно отошла, подняла упавший стул и приставила его к стене. Потом она бросила ему взгляд через плечо. Но Рикардо не нуждался в том, чтобы ему показывали дорогу. В два прыжка он на цыпочках очутился рядом с Леной.
— Торопитесь! — проговорила она, задыхаясь.
Он схватил ее руку и сжал со всей силой безмолвной благодарности, как пожимает руку товарища человек, которому некогда тратить время на слова. Потом он стал на стул. Рикардо был слишком мал ростом, чтобы вскарабкаться на окно без шума. Он колебался с минуту. Она, прислушиваясь, нажимала своими прекрасными руками на сиденье стула, в то время как легко и гибко он пользовался спинкой как лестницей. Вся масса черных волос молодой женщины упала ей на лицо.
В соседней комнате послышались шаги, и голос Гейста произнес:
— Лена!
— Да, одну минутку, — ответила она с особой интонацией, которая, как она знала, должна была помешать Гейсту войти немедленно.
Когда она подняла глаза вверх, Рикардо уже исчез. Он так быстро скользнул наружу, что Лена не слыхала ни малейшего шума. Тогда она выпрямилась, испуганная, растерянная, словно очнувшись от наркоза, с тяжелым, невидящим, устремленным в землю взглядом; она совершенно утратила мужество, и ее воображение, казалось, умерло в ней, не способное даже вновь оживить ее страх.
Гейст рассеянно шагал по соседней комнате. Звук его шагов оживил молодую женщину. Она внезапно стала думать, слышать, видеть, и то, что она увидала — или, вернее, узнала, так как глаза ее не отрывались от этого все время, — это была сандалия Рикардо, которую он потерял в борьбе. Она едва успела сделать шаг и поставить на нее ногу: занавес заколыхался и, откинувшись, показал стоявшего в дверях Гейста.
После успокоенного очарования чувств, настоящего волшебного сна, испытанного ею возле этого человека, сознание опасности, которой он подвергался, словно обжигало ей грудь. Она почувствовала, как в ней что-то вздрагивало, что-то глубокое, словно некая вторая жизнь.
Комната была погружена в полумрак, потому что Рикардо, прыгая, нечаянно захлопнул ставню. Гейст взглянул на Лену. ^ — Как? Вы еще не причесаны? — удивился он.
— Я это сейчас сделаю. Одну минутку, — спокойно ответила она, не двигаясь и не снимая ноги с туфли Рикардо.
Гейст отступил на шаг и опустил занавес. Лена тотчас нагнулась, чтобы поднять сандалию, взяла ее в руку и повернулась во все стороны, ища, куда ее спрятать. Она не видела в комнате ничего подходящего: сундук, чемодан, несколько ее платьев, развешанных на палках… не было ни о Дного местечка, куда бы случай не мог в любой момент толкнуть руку Гейста. Ее растерянно блуждавший взгляд остановился на полузакрытом окне. Она подбежала к нему и, встав на цыпочки, концами пальцев достала до ставни. Она распахнула ее, отступив на середину комнаты и повернувшись к окну, размахнулась, рассчитывая силу размаха так, чтобы брошенная слишком сильно сандалия не задела за выступ крыши. Эта была задача большой ловкости для мускулов этих прекрасных рук, еще дрожавших от ужасной борьбы, для этого мозга, разгоряченного возбуждением опасности, и для этих нервов, от напряжения которых у нее перед глазами летали черные мухи. Наконец, брошенная ее рукою сандалия пролетела отверстие окна; она скрылась из вида. Молодая женщина прислушалась: она не услыхала никакого шума, сандалия исчезла, словно у нее были крылья, чтобы улететь. Ни одного звука, ничего!..